— Адам согласен на это?
— Адама не волнует, что случится с его деньгами. По-моему, он даже забыл, что есть какие-то сбережения. Не беспокойся, я получу его разрешение, как только «Энтерпрайз» вернется.
— Не нравится мне это, миссис Эмма. Что-нибудь неладно у вас с Адамом?
Я не отвечала, он настаивал:
— Я считаю, что не годится молодой замужней женщине пускаться в какие-то дела, когда она должна думать о семье и муже. Я не обратил бы внимания на ваше письмо, если бы вы не написали, что за этим стоит сам Лэнгли. Никогда не считал вас глупой.
— Я и не стала глупой. Я знаю, что Адам согласится.
Он покачал головой.
— Вы не ответили. Что-нибудь случилось, Эмми?
Я пыталась поднять руку, но поняла, что не могу ему солгать. Он слишком хорошо меня знал.
— Никогда не спрашивайте меня об этом, Бен Сэмпсон, потому что это не ваше дело.
Он положил мне на голову руку, словно я была ребенком.
— Я больше не буду спрашивать. Вы совершенно правы, Эмми. Это не мое дело.
За неделю Бен Сэмпсон продал свою долю в Балларате и вернулся ко мне. С Джоном Лэнгли был заключен договор, и мы наняли людей, чтобы покрасить фасад магазина. У нас были старые обшивочные доски и медный купорос, так что мы могли красить его так, как нам хотелось. Мы выбрали светло-серый оттенок с белым рисунком.
— Этот цвет непрактичный, — сказал Джон Лэнгли, — вам придется поддерживать его в должном порядке.
— Но элегантный, — добавил Бен. — Самый элегантный магазин на Коллинз-стрит.
Мы с Беном красили внутренние стены сами, не занимаясь верхними помещениями с их въевшейся грязью, пока не смогли обставить и украсить все по-новому. Новая надпись на стекле гласила: «Универмаг Лэнгли», а мелкие буквы в нижнем углу сообщали, что здесь находится женский отдел. В те дни Бен и я были единственными работниками, кроме одного мальчика-рассыльного, доставлявшего покупателям их заказы. Мы с надеждой ожидали, когда подъедет какой-нибудь экипаж. Первые полгода прибыли не было. Но полки и прилавки постепенно заполнялись, и наконец наступил день, когда нам пришлось нанять в помощь первую продавщицу, а через месяц еще двух.
Бен прохаживался по проходам между полок, заложив руки за спину, и делал больше работы за кулисами, чем казалось. Я сшила себе два платья из черного шелка, скромные, но элегантные, и сделала прическу по последней моде. Я не конкурировала с посетительницами, но надеялась, что мой внешний вид будет говорить о том, что моим советам можно доверять. Мне не очень нравилось, как я вырядилась для работы в магазине, но это шло на пользу делу.
Спустя год после того, как мы открыли отдел, где прогуливался Бен, проходы были заполнены толпами покупателей каждый день.
В городе стало модно предпринимать после обеда прогулку на Коллинз-стрит, чтобы заглянуть в универмаг Лэнгли, часто даже не для того, чтобы что-то купить, а просто провести здесь час-другой. Но я выучила продавщиц терпению, и наконец зеваки превратились в покупателей. Я познакомилась с важными женщинами Мельбурна и сама их обслуживала, а когда приходил новый клиент, одна из продавщиц приводила мне в помощь Бена. Эта обходительность и терпение помогли нам создать свою клиентуру, и мы стали делать выручку. За шесть лет Бен и я заработали много денег, а Джон Лэнгли стал еще богаче.
В Мельбурне никто не знал, кто я — партнер в деле или просто служащая, нанятая Джоном Лэнгли; все отметили тот факт, что я носила фамилию Лэнгли, но, поскольку я никак не ассоциировалась с этой семьей, это заставило высшее общество простить мне занятие торговлей. Видимо, учитывалось и то, что я все еще жила в доме, который был немного лучше покрашенной лачуги в конце Лэнгли Лейн, и те немногие часы, которые я проводила не на работе, я, казалось, сознательно играла роль бесплатной няньки-гувернантки детей Розы Лэнгли. Общество проигнорировало тот факт, что я была из людей, близких к Джону Лэнгли, и что его дом всегда открыт для меня. Они не знали, какое место мне отвести, и оставили меня в покое. Общество Мельбурна уважало Эмму Лэнгли, но не искало ее расположения.
Я была довольна, что все обстоит таким образом. Но Бен этому не верил. Его лицо недоверчиво морщилось, когда я говорила, что не хочу, как многие мои клиенты, посещать светские рауты. Он посмеивался надо мной, и это мне нравилось. Джон Лэнгли никогда не любил Бена; я льстила себе мыслью, что, возможно, он просто ревнует меня к Бену; Лэнгли отказывался верить, что Бен, которому было за пятьдесят, пользовался успехом у наших покупательниц. Он не доверял его крашеным усам и привычке проводить вечера в лучших пивных города. Но Бен имел свой стиль. Его длинное черное пальто, умение носить галстуки, то, как он кланялся или щелкал пальцами, приглашая мальчика открыть дверь уходящему посетителю, — все это придавало ему элегантную щеголеватость денди и производило эффект.
Сьюзен Хиггинс принесла Бену виски, а мне чай в фарфоровой чашке сервиза «Корона Дерби», который Джон Лэнгли подарил мне на пятую годовщину открытия магазина. Это для него было так же хорошо, как и для меня. Он иногда приходил выпить со мной чашечку чая, обсудить деловые вопросы.
Пока я маленькими глотками пила свой чай и просматривала разложенные на рабочем столе книги, Бен налил себе еще одну порцию виски.
— Эмми, я уже не молод. Вот что со мной.
Для него было так необычно говорить о своем возрасте.
— Что такое, Бен?
Он вздохнул и поставил бокал.
— Я чувствую себя старым, я знаю, что если бы я даже вернулся в Штаты, я там никому не нужен и буду годен только на то, чтобы в какой-нибудь конторе выписывать квитанции. Когда-то я был чертовски неплохим стрелком. Мы могли бы хорошо поохотиться в Булл Ран.
— Бен, вы нужны мне.
Он потянул себя за ус, как всегда делал, когда был взволнован или радовался.
— Я рад, что вы все еще можете такое сказать, миссис Эмми. Я, конечно, старый дурак, и мне нравится слышать от женщины, что я ей нужен. Но иногда, когда я смотрю, как вы ведете это дело, когда я вижу, что вы можете сделать со старым Лэнгли, я задаюсь вопросом, как долго вам будет нужен мужчина — любой мужчина.
— Вы мне всегда будете нужны, — сказала я, и это была правда. — Вы знаете так же хорошо, как и я, что есть вещи, которые женщина не может для себя делать. Дело требует вашего участия, и мне нужно, чтобы вы были здесь.
Он кивнул. Мы хорошо знали отведенные нам роли и понимали их. Для нас не имело большого значения, что в этой жалкой неопрятной комнатушке на верхнем этаже я одна вела бухгалтерские книги, принимала решения, сколько и какого товара взять, определяла цену, по какой продавать. Конечно, это была мужская работа, но, пока покупатели видели Бена внизу, они могли с полным основанием считать, что я занимала в конторе место, подобающее женщине. Те, кто у нас работал, знали разницу, но не болтали об этом.
Мужской мир коммерции не допускал к себе женские юбки. Мельбурн с каждым годом все меньше был пограничным городом, и мужчины решительно оттесняли женщин на то место, какое они, по их мнению, должны были занимать, и мне нужно было действовать осторожнее.
— Не нужно будет особенно полагаться на меня, если Адам наконец поймет, что ему нужно остаться на берегу, — мрачно заметил Бен. — Нехорошо, что вы каждый раз остаетесь так надолго одна.
— Я замужем за моряком, Бен, и не жду от него, чтобы он стал фермером. Если у меня были бы дети, никто и не вспомнил бы, что я одна.
И я опять вернулась к бухгалтерским книгам. Бен был единственным, с кем я могла говорить об этой боли. Иногда боль и страстное желание иметь детей от Адама становились нестерпимыми, и я не могла не говорить об этом. Бен слушал с неодобрением, но хранил молчание. Я не боялась, что он когда-нибудь передаст мои слова кому-либо, даже когда напивался. Он был моим помощником и другом, моим наперсником, и знай женщины в магазине, какого рода отношения нас связывают, они были бы шокированы. Мы нигде, кроме работы, не виделись, но его защита и любовь прикрывали меня, как мантия.