Он выплеснул остаток чая в костер и, казалось, с удовольствием наблюдал за его шипением. Он все еще был зол и погружен в себя, пытаясь найти решение, но не мог привычно оперировать четкими понятиями. Пытаясь сосредоточиться, Ларри сдвинул свои черные брови, и было странно видеть это молодое симпатичное лицо с взъерошенными после сна волосами таким мрачным и серьезным.
— Ну, что ж, — сказал он наконец. — Можешь остаться. По крайней мере на время первой поездки — моей поездки, пока я буду отсутствовать. А после посмотрим.
Я улыбнулась:
— Итак, мы заключили сделку… И я свои обещания выполню. — И я протянула ему руку, но он попятился, не желая дать свою.
Я была уверена, что он это сделает, и сказала:
— Ведь это сделка, Ларри, и вы проявите ко мне уважение, если пожмете мою руку.
Наконец, с большой неохотой он это сделал. Никто из семьи Мэгьюри еще не поднялся, а соседи, вставшие рано, были заняты своими собственными делами, так что, я думаю, никто не узнал об этом рукопожатии.
В тот день семья Мэгьюри и я вместе с ними стали законными добытчиками на золотом прииске. Дэн Мэгьюри купил на Эрике участок у двух мужчин, которые отправились в Бендиго. То, что этот участок давно ничего не приносил, вовсе не означало, что золото не лежит там довольно близко от поверхности: золото в пробах обнаруживали на разной глубине.
Прииск Эрика был одним из богатейших, но, даже несмотря на это, все здесь было, как в лотерее. Так, недалеко от участка Мэгьюри несколько недель назад добыли золота на две тысячи фунтов, но потом даже при опускании вала на глубину в пятьдесят футов и дальше добыча была так мала, что не окупала дневных расходов.
Но об этом думал только Ларри. Остальные — Дэн, Пэт и Син — были уверены, что золото пойдет сразу же на первых восьми футах их участка, которые так давно не разрабатывались. Они достали лицензию, разрешающую по закону начать раскопку. Имя Ларри значилось на участке, и он тоже взял лицензию, заявив, что брать за нее цену в тридцать шиллингов — форменное мошенничество. Они купили для своей работы остроконечные кирки, тачку для перевозки песка к ручью, лоток для промывки тяжелой почвы и жестяные ванны для промывки самородков и мелкой породы. Теперь Мэгьюри имели все необходимое снаряжение золотоискателей.
Я помогла Кэйт заново разбить лагерь, на этот раз постоянный. Скарб семьи Мэгьюри представлял странную смесь практичных и полезных покупок, сделанных в Мельбурне в расчете на суровую жизнь в условиях прииска, с одной стороны, а с другой — совершенно неуместных и бесполезных вещей, оставшихся от жизни в Дублине.
Для Кэйт, Розы и меня были предназначены низкие койки, причем Кон настоял, чтобы отдать мне свою, так как считал себя достаточно взрослым и решил спать на раскладушке, как его братья. При этом койки наши были покрыты льняными простынями и подушками с кружевными накидками. Роза даже достала стеганое сатиновое одеяло, а мне дала лоскутное, которое было единственным результатом ее детских занятий рукоделием.
— Вы должны беречь их, это же безумство! — запротестовала я. — Они же порвутся!
— Прости, но я всегда пользуюсь тем, что сделано моими руками, — сказала Кэйт, пожав плечами, — это во сто раз приятнее. Я никогда не откладываю их использование на завтра, если могу уже сегодня получить от этого удовольствие. — Она ласково рассматривала свои швы и любовно погладила их рукой. — Это мои любимые вещи, и мне будет очень грустно, если мы спрячем их обратно в коробки.
То же повторилось и с одеждой. Оказалось, что и Роза, и Кэйт ходили в платьях, которые они носили в Дублине, так как других у них не было. Кэйт одевалась более вызывающе, чем Роза, но обе любили производить эффект. И мать и дочь носили яркие цвета (для Кэйт это вообще было не по возрасту) и на фоне других женщин, одевавшихся в практичные коричневые и черные платья, выглядели как павлины.
Они также отказались от принятого здесь обычая — прятать волосы под сетку. Роза была от природы кудрява, и пока она не притрагивалась к волосам, что вообще бывало редко, они представляли собой сплошную путаницу. А ее мать, носившая над ушами локоны, пользовалась щипцами и тряпочками каждый вечер независимо от того, сколько еще дел предстояло закончить сегодня. Кэйт отказалась надевать шапку, так как испытывала к ней презрение, и защищалась от солнца шляпой.
— Она меня старит, — говорила женщина.
Мне казалось, что вызывающая одежда Кэйт и Розы, их пренебрежение тем, что было принято здесь, приведет к тому, что их будут осуждать, но я ошибалась. Они не занимались домашним хозяйством и не отличались бережливостью, что могло бы вызвать неодобрение у местных женщин, но я не учла дружелюбия Кэйт. А главное — того особого тепла, исходившего от нее, которое, казалось, согревало всех и каждого. Она не обладала исключительными возможностями, просто вела себя так, как будто они у нее были сегодня, а завтра, возможно, будут у остальных.
Женщины прощали ей все за щедрость. Первыми нашими посетителями были миссис О'Доннелл и Лак. Кэйт тотчас же достала для них чайные чашки из китайского фарфора, которые их шокировали, но, безусловно, понравились. Они уселись среди чемоданов и полупустых коробок, но Кэйт вела себя так, словно пригласила их в свою гостиную в Дублине.
— Мама, — сказал Лак, — можно я схожу за миссис Хили? Пусть и она посмотрит на эти вещи…
Затем пришла и миссис Хили, которая привела двоих детей постарше, а третьего принесла на руках; оказалось, что у нее есть еще старший сын, который помогает отцу в шахте. Она была нашей ближайшей соседкой по Эрике и выглядела изможденной женщиной, которую замучили семейные заботы и бедность: ее муж работал на своем участке один и едва зарабатывал на пропитание всей семьи. Как раз сейчас он находился под землей, и ему нужна была помощь, чтобы крутить лебедку и поднимать наверх ведра с землей. Мэри Хили смогла только ненадолго отлучиться, чтобы выпить чаю из китайских чашек, пока он спустился к ручью, где промывал последнюю пробу, вывезенную на поверхность.
— Правда, — сказала Мэри Хили, — я должна была сама это делать, но он знал, как мне хочется прийти к вам… — В ее голосе слышалась грусть, которая тут же исчезла, стоило Кэйт улыбнуться. — Да… все-таки замечательно, что у нас появились новые соседи…
Дружелюбие Мэри, как и всех женщин Эрики, относилось к Кэйт, но не распространялось на Розу. Женщины всегда инстинктивно чувствуют, когда кто-либо из них не интересуется женскими делами, все свое внимание обращая на мужчин. Мэри Хили была вежлива с Розой, но та этого даже не заметила. Я держала на руках ребенка Мэри Хили, которая следила не за мной, а за Розой, не уделявшей ее детям никакого внимания, и я думаю, что мысленно она уже окрестила ее «неженственной». Хотя любой мужчина, взглянув на Розу, никогда бы с этим не согласился.
В течение этого дня я помогала Кэйт приводить лагерь в порядок. Если я проиграла битву за сохранность хорошего белья, то мне удалось удержать ее от того, чтобы выносить и оставлять на открытом воздухе стулья. Это были хорошенькие изящные стулья, какие делали в прошлом веке, не то, что теперешние тяжелые. Я их тоже поставила под брезент.
Подводу следовало освободить полностью, так как утром Ларри должен был отправиться в первое путешествие в Мельбурн. Пэт прикатил мне три больших бревна, которые образовали вокруг костра открытую площадку и, в случае надобности, могли служить нам сиденьями. Я чувствовала, что Кэйт откуда-то знает о решении Ларри относительно меня, и теперь уже нет вопроса остаюсь я с ними или нет.
В тот день у меня произошел первый разговор с Кэйт. Это случилось далеко заполдень, когда, к моему удовольствию, лагерь был, наконец, устроен и в кастрюле, висевшей на треножнике над костром, варилась баранина. Весь день пришлось работать, не покладая рук; мужчины же еще не приступили к настоящему бурению, а только всему удивлялись, болтали с соседями и присматривались.