— Союзникам надо будет что-то наше народное, культурное, показать. Мы в Париж под русские солдатские песни входили[6], вот и вы что-то сообразите в народном духе.
Кроме русских народных песен и танцев, учитывая, что в бригаде оказалось достаточно украинцев, кто-то из офицеров предложил поставить гопак. В этой небольшой группе танцоров и оказались Архип с Гнатом. Архип умел выделывать коленца не хуже Гната, и первое время между ними было даже небольшое соперничество, кто кого в гопаке перегопает. Да за это время узнали друг друга поближе, да еще выяснили, что родом почти с одних мест. И пары десятков верст между их селами не будет. А что может сблизить людей так, как сближает привязка к родному дому, осознание того, что они почти односельчане? Люди, выросшие в одной культурной среде, в одних и тех же обычаях, они понимали друг друга, как понимали и других крестьян, которых в их бригаде было подавляющее большинство. Муштра, муштра, муштра — но пусть трижды осточертелая муштра, только бы не фронт, не сейчас, попозже, лишь бы не встретиться снова глаз на глаз со смертью. Шел февраль тысяча девятьсот шестнадцатого года, навоевался Гнат за это время, натерпелся, покормил окопных вшей, а конца-краю войне не было видно. В тылу он немного отошел, откормился, из глаз исчез вечный голодный блеск, выдававший солдат на фронте. А там дела шли все хуже и хуже. А еще хуже шли дела в тылу. Даже в Москве чувствовались тяготы военного времени, главное — недостаток продовольствия. Голод навис над Россией, которая еще недавно кормила половину Европы. Гнат жил бобылем, родители умерли от эпидемии тифа в девяносто шестом, вроде бы никого близких у него не было, а так порой щемило в сердце от мысли о том, что придется расстаться с Родиной. Все говорили, что французы там, на месте, обеспечат их необходимым, а в обмен за их жизни правительство получит недостающие оружие и боеприпасы.
И как было с осознанием всего этого отправляться в далекую и чужую страну? Пусть даже Францию?
Наступило двадцать пятое января шестнадцатого года, на Григория Богослова, их погрузили в эшелоны и отправили железнодорожным путем к черту на кулички: Из Москвы в Самару, потом Иркутск, а потом через Харбин в Далянь. Эшелоны двигались стремительно, почти без задержек. Солдат нечасто выпускали из закрытых вагонов, да и то, только поесть и справить нужду. А до Даляня они ехали еще и под постоянным присмотром японцев. Тут случились первые серьезные задержки, когда вагоны стояли на небольших китайских полустанках и долго ждали разрешения двигаться дальше. Теперь поезд увозил их не за сотни, за тысячи верст от родных мест. Впрочем, Франция тоже становилась все дальше и дальше. Солдату что, ему думать о своем маршруте не положено, о нем командиры думают. И все равно, дни бежали за днями, леса, горы, тайга, на которой снег еще не думал даже трогаться — все это было так незнакомо ему, привыкшему к украинскому раздолью. Из развлечений оставалось немного: выкурить самокрутку, спеть народных песен, благо, в их вагоне был добрый отряд украинцев, и можно было попеть вволю, а там, смотри, русские начнут свои затягивать, вот и пойдет меж ними спор песенный. Ну, а когда начальство отпустит чарку водки, тогда сам Бог велел. Иногда же, то один, то второй умудрялись то на остановке чем-то поживиться, то умастить сердце фельдфебеля али каптенармуса, вот и получалось порой по полчарки на брата в неурочный час.
Не понравилась Гнату китайская земля — какая-то неприветливая, чужая, неприкаянная, что ли. Потом была посадка на корабли. Порт Далянь (в девичестве — Дальний), большой, грязный, пропахший морскими водорослями и еще какой-то гнилью, такой непохожей на привычный запах плодородного навоза, все было еще более неприятным, от всего этого еще и порядком тошнило. Гнат до сих пор не знал, чем он не угодил в тот день ротному, в день их погрузки. Их роту сначала планировали грузить на какой-то из французских кораблей. Но кораблей не хватало. Им предстояло плыть на «Тамбове», небольшом судне, способном принять шесть-семь сотен пассажиров. А под погрузку уже выстроилось больше двух тысяч. Офицеры сновали туда-сюда злющие, как черти в аду. Солдаты мрачно переговаривались между собой, плыть черти куда в переполненных трюмах никого не радовало. Настроение было грустное и подавленное, как раз под стать мокрой туманной погоде, царившей в порту. Что Гнат сказал стоявшему рядом солдату, до сих пор не помнит. Но проходивший мимо ротный его фразу услышал.
— Кто такой? Что сказал? Как посмел?
6
Генерал имел в виду войну с Наполеоном, когда русская армия торжественным маршем вступила в Париж.