Воспоминания пришли совершенно неожиданно. Прямо посреди дороги, когда солнце еще не палило нещадно, и небольшие облака обозначали остаток утренней прохлады, но злые августовские мухи уже носились над телегой, норовя побольнее укусить возчика. Какая-то тень в очередной раз накрыла изморщиненное лицо. И тут вспомнилось…
Обстрел тогда длился почти весь день. Немцы грубо и методично обстреливали позиции, в окопах, заново отрытых бойцами, было жарко. По русским меркам французские окопы были мелковаты. А немецкий обстрел был ураганным, казалось, он не прекратится ни на минуту. Снаряды рвали линии заграждений из колючей проволоки, утюжили тщательно отрытые окопы, вырывая огромные куски земли, смешанной со смертоносной сталью. Кто мог, спрятались в блиндажах. К ночи обстрел немного стих, но на утро усилился снова. Было ясно, что вот-вот пойдет атака. Это была уже не первая атака немцев на русские позиции, поговаривали, что немцы перебросили сюда свежие силы, чтобы разбить именно русскую бригаду — отбить у наших любое желание помогать союзникам. Когда огонь немецкой артиллерии внезапно стих солдаты стали занимать позиции, Гнат и Архип находились в одном блиндаже, а на позиции находились бок о бок.
— Ты глянь… — Архип толкнул в бок Гната.
— Шо?
— Та дывысь, вот.
Архип указал Гнату на пулеметчиков, которые спешили на усиление позиций. Гнат пожал плечами, мол, чего не видал. Архип же чуть привстал и прикрикнул:
— Родя, тебя-то че сюды прислали? Немчуры-то не видать?
Один из пулеметчиков остановился, узнал кричащего, на его широком лице с крупным носом заиграла озорная улыбка. Он приветливо махнул рукой и прокричал в ответ:
— Так боимся, шо вы тут от запаху немцев в штаны наложите, сказали вам штаны поддержать!
— Так ты стри пулемета трымай, мы тут немчуру и штыком удержим!
— Ты, Архип, как газы выпустишь, так и штыка не надо будет, немцы сразу и передохнут!
И пулеметчики, позубоскалив, стали занимать выбранную позицию, быстро обустраиваясь в выбранной точке. Солдаты, радые крепкому словцу и веселой шутке улыбались, а Гнат тихо спросил Архипа:
— Що це за такий панок?[1]
— Родіон Маліновський, хлопець з Одеси, ми з ним ще раніше разом воювали, нас і поранило в одному бою, під Сморгонью, хай її герць. Потім доля тут звела. Добрий хлопець. Бойовий. Його відразу в кулеметну роту відправили, він кулеметник від Бога.[2]
Гнат хотел еще порасспрашивать Архипа про эту самую Сморгонь, да тут натужно и тревожно взвыли сирены, предвещающие газовую атаку, и не говоря больше друг другу ни слова, все стали быстро надевать противогазы, стало ясно, что уже не до шуток и вот-вот начнется заварушка.
Заварушка началась действительно скоро: вслед за газами появились густые цепи немецкой пехоты. От стрельбы стало закладывать в ушах. Архип стрелял спокойно, выверяя каждый выстрел, Гнат же был человеком запальным, поэтому стрелял быстро, судорожно передергивая затвор винтовки, благо, французы патронами обеспечивали изрядно, совсем не так, как было у нас на австрийском, когда на весь бой одна обойма, а иногда и кроме штыка никакого патрона к винтовке не было. Но настоящая чехарда началась, когда немцы прорвались в окопы и пришлось ударить в штыки.
Бой в противогазах всегда был чем-то странным и фантастическим. Люди что с одной, что с другой стороны напоминали манекены в странных нелепых костюмах, огромные глаза — стекла противогазов делали их похожими на творения чьих-то извращенных кошмаров, не на людей, а на демонов, и все это в клубах газа, который делал всю картину боя еще больше смазанной, нервной, затягивал обзор, действовал на нервы.
В один момент Гнат умудрился поскользнуться на чей-то крови, глупо взмахнув руками, при этом выронил винтовку, и тут же увидел офицерскую саблю, которую крупный толстобрюхий немец уже занес над его головой. Он не успел даже подумать что-то, кроме одного слова «Все!». И тут увидел, как немец медленно оседает, вдавленный в стену окопа штыком винтовки. Архип, который так в первый раз спас Гнату жизнь, махает головой и бежит по траншее влево, где слышны выстрелы. Гнат медленно встает, находит свою винтовку и еще пару секунд тупо смотрит на убитого немецкого офицера, у которого такое удивленное выражение лица и пенсне, слезшее с носа и зацепившееся за густые седые усы.
Это воспоминание заставило Гната вздрогнуть. Многое он повидал на своем веку. И в боях был самых разных. И смерти смотрел в лицо: не раз и не два. А вот лицо этого немца все никак забыть не мог, сколько уже лет прошло. А как только придет кошмарный сон — вот оно, лицо толстого неуклюжего немца со странным пенсне перед его глазами.
А бои становились все страшнее и страшнее. В один из сентябрьских дней они отбили подряд пять сильнейших атак немчуры. Архип был легко ранен и получил за эти бои Георгия. Гната награда обошла стороной. Носолдат Рохля никогда за наградами не лез. Да и Архип не лез, но почему-то его награда находила, а Гната — никогда. Зато зуботычины офицерские всегда находили солдата Рохлю, а солдата Майстренко — никогда. И в чем тогда справедливость? Да нету ее, не ищи, тем более на войне.
Зато в передряги Гнат умел попадать исправно. Может быть, он не имел такого «бравого» вида, как другие солдаты, но был все-таки парнем видным, вот и перепадало ему от женского полу внимание, так что другие могли только позавидовать. Это дело было в Реймсе, на улице уже стоял март месяц семнадцатого. В России, так далеко от их окопного жития произошла Февральская революция. Ветры ее достигли солдат с большим опозданием. Никто ничего толком не знал. Просто в один из дней перестали петь «Боже, царя храни», а солдатам зачитали короткое обращение о святости союзнического долга. Бойцы постоянно переговаривались о скором окончании войны, все с нетерпением ждали перемен к лучшему. Но ничего не происходило. Вместо этого их стали готовить к новому испытанию: к атаке форта Бримон. Приближалась Пасха. Поговаривали, что немцы хотят на Пасху расколотить русские бригады в пух и прах. В один из дней Гнат вылез из окопа и закричал немцам, встав во весь рост:
— Паны немцы! У нас царя уже скинули! Скидавайте сваго кайзера и айда по домам!
Как ни странно, эта выходка сошла Рохле с рук. И не только немцы в него не стреляли, офицеры, которые сами не знали, как реагировать на революционные события, стали не так распускать руки, да на некоторые вольности солдат посматривать сквозь пальцы. Судьба подполковника Краузе многих из них научила осторожности[3].
Война войной, а праздник пресветлой Пасхи — тоже сам по себе. И как это солдатику праздник православный не отметить? И хотя командование запретило местным жителям продавать что-то солдатам, разве можно что-то запретить вольным французам? Чай не у себя в империи? Так что частная инициатива французских граждан процветала. В подвальчиках и кабачках Реймса, да просто в домах обывателей русский солдат за свои кровные франки мог прикупить и не только вина и табачка, кое-где покупалась и любовь, в смысле, секс, конечно же. Вот тут, в Реймсе, в двух кварталах от знаменитого на весь мир собора, в котором мазали миром французских королей, смерть чуть не настигла Гната Рохлю вновь. И снова выручил его старый боевой товарищ Архип Майстренко, выбив из рук взбешенного хозяина дома острый вертел, которым тот готовился проткнуть голого Гната, застав его на своей несовершеннолетней дочери. Дочка эта промышляла по солдатикам не первый месяц, да папаша застал ее впервой. Вот и должен был Гнат отдуваться за всех. Папаша отделался здоровенным синяком на пол-лица да страшной головной болью: что-что, а приложился к нему Архипка от души. Свое спасение они отметили через час уже в окопе, распив принесенное Гнатом вино из подвальчика того самого французского мусью.
А потом началась страшная бойня. В бою снова Архип спас Гната, а потом и Гнат один раз вернул долг товарищу. Во время отчаянной контратаки немцев лежать бы им обоим в этой французской грязи на веки, если бы не одессит Родион с его верным пулеметом, скосивший одной очередью тех немцев, тех немцев…