— Возьмите, пожалуйста, я не буду, так зачем добру пропадать. Уже поела и мне больше не хочется… — девушка произнесла это как бы извиняющимся тоном, но на коленях Остапа оказался хороший кусок курицы и два куска белого хлеба. Остап не мог от такого отказаться, он быстро с благодарной улыбкой кивнул головой и стал так же быстро, по крестьянской привычке, кушать, чуть слышно по-охивая, курочка оказалась ох уж как хороша!
Ребекка не лгала. Ей действительно не хотелось кушать. День был таким насыщенным. Сначала она проснулась такой разбитой после того неудачного свидания, ей так было жалко Николая, ну чего она на него взъелась? Чего сорвалась? Надо будет как-то извиниться, а за что? Пригласил на свидание, так веди себя как мужчина! А… ладно… Потом эта неожиданная встреча с Аркадием. Да, они знакомы меньше года, Аркадий военный, он какой-то такой, немногословный, надежный. Но молчит-молчит, а потом как пошутит — все вокруг от хохота падают. Хороший парень. А институт! Ребекка еле успела на поезд в Жмеринку. Главное, что документы приняли. Думала, что восстановят сразу на третий курс, с которого она ушла, но у них другая программа и другие предметы. Так что начнет учебу со второго курса. Хорошо, что ее оценки в Одесском университете засчитают и сдавать предметы по второму кругу не будет необходимости.
Этого молодого мужчину Ребекка заметила еще на торге перед вокзалом. Он так жадно и быстро ел пирожок, что девушка поняла — парень не на шутку голоден. Сейчас, когда они оказались в одном купе и ехали в одном направлении, ей показалось правильным отдать парню еду. Она пила сегодня только несколько стаканов сладкого чаю и есть не хотела совершенно.
А Остап только оторвавшись от еды смог осмотреть купе, но уже совершенно другим взглядом, его лицо немного разгладилось и приобрело даже некоторую мягкость, не свойственную Меченым Майстренкам. Парень достал из заплечного мешка рушнычок[5], аккуратно вытер руки и губы и только, спрятав все на свои мест,а произнес, обращаясь к девушке:
— Щиро вам вдячний, розумієте, коли я хвилююсь, то їм дуже багато і швидко. Знаю, що це не дуже файно, та що вдієш. Пробачте, дійсно дуже хвилююсь.
— Не переймайтесь, не потрібно. Я рада була допомогти. У вас щось трапилось?[6]
Ребекка была приятно удивлена таким вежливым обращением со стороны сельского парня. Она ожидала, что он окажется более простым и грубым, таким, неотесанным селюком, таких она видала на базаре толпами, ан нет, говорит, как сельский учитель, очень даже странно его речь контрастирует с его внешним видом.
А Остап был удивлен тем, как эта городская девушка, скорее всего еврейка, хорошо говорит на украинском языке. Он не заметил даже малейшего усилия, которое возникает у тех, кому украинский неродной язык, так спокойно текла ее речь.
— Так, в мене батько захворів на рак. Відвіз його до дільничної лікарні в Жмеринці, кажуть, там можуть прооперувати.
— Доктор Вальдман? Так, він може. — И чтобы сразу же пояснить, откуда она знает это имя, добавила. — Два роки тому він прооперував нашу сусідку, дуже вдало. Вона про хворобу забула вже давно. Сподіваюсь, він вам допоможе.
— Так, лише сподіватися й залишається… Пробачте, я можу вас запитати, звідки ви так вільно володієте українською?[7]
Остап не удержался и задал вопрос, который так и вертелся у него на языке. Девушка не растерялась, она не смутилась, казалось, ее вопрос этот вообще не затронул за живое, но для Остапа он был важен. Не вопрос — ответ на него. Он настолько напрягся внутренне, что это не могло не быть заметным, но заметным для кого? Семья отдыхающих для Остапа была чем-то чужеродным, что-то вроде камня, который валяется у дороги. Валяется, так валяется, не мешает проезжать, да и ладно, а вот эта девушка…
— Все дуже прозаїчно, товариш…
— Остап, моє ім’я Остап, пробачте що забув відрекомендуватись.
— А я Ребекка.
— Старе біблейське ім’я.
— Скоріше, старовинне єврейське. Отже, товариш Остапе, я викладаю в українській школі. Вчителька фізики та математики. Якщо я викладаю українською мовою, то і повинна вільно володіти нею, а як інакше пояснити дітям свій предмет?
— Пробачте, я знаю величезну численність викладачів, які викладають українською мовою, та майже її не знають.
— І таке трапляється, це досить огидно, та все ж таки трапляється. Скажіть, чому для вас це питання таке важливе?[8]
Ребекка внимательно посмотрела на сидевшего напротив Остапа. Было в парне что-то такое, что заставило ее задать этот нескромный вопрос. На их счастье, семья ленинградцев-отпускников совершенно к их разговору не прислушивалась, воспринимая язык общения как нечто совершенно инородное и занятое своими семейными проблемами — дети хотели кушать и шалили, мама доставала и накрывала на стол, папа пытался унять деток — все как всегда в пригородных поездах местного значения. А вот Остап — он был как натянутая струна, клубок нервов, наверное, что-то такое случилось с ним, что он так остро воспринимает этот мир.
— Пропоную вийти, щоб не заважати перекусити шановному панству. — неожиданно произнес Остап.
— Так, досить слушна пропозиція. — ответила девушка, они вышли в коридор. За окном мелькали телеграфные столбы с птицами, что черными кляксами расселись по проводам.
— Розумієте, Ребекко, в наш час дуже багато утисків на українську мову, почути її гарну від українця — то вже велика вдача, а почути від єврейки, то взагалі є чудо небесне.
— Я вважаю, що вільно володіти мовою, якою ти викладаєш, то є природно для інтелігентної та освіченої особи.[9]
А Остап продолжал, как будто не обращая внимания на прозвучавший ответ:
— Сьогодні я бачив брата Івана, так він розмовляв зі мною російською. Мій брат! Він що, став партійним та мову рідну забув? Хто ж тоді буде розмовляти мовою? Навіщо все це? Коли вимре наша мова, ми й самі вимремо як нація, як народ. Де ми? Ось ми є і ось нас нема, бо ми не розмовляємо рідною мовою. От ви розмовляєте єврейською?
— Так, в родині ми говоримо на ідіш[10], хоча з українцями спілкуємося українською, з росіянами російською, нам в цьому ніхто не заважає.
— І ви залишаєтесь народом, скажіть, ви вигнанці із своєї держави залишаєтесь народом, бо тримаєтесь за свою мову, а ми в своїй державі, в Україні, говоримо російською і перестаємо бути народом, чому це так?[11]
Остап остановился, как будто выдохся, как будто сказал что-то важное, и испугался того, что сказал. А вдруг сказал слишком много? А вдруг сболтнул лишнего? А вдруг кто-то о чем-то догадается или скажет что-то такое или доложит куда следует? Да, докладывать-то не о чем, но все ведь можно представить так, что… а кто может представить? Да кто угодно! Да те же попутчики-москали, или кто-то с соседнего купе что-то услышал, да сама эта жидовочка пойдет, и доложит о нашем разговоре… Остапу внезапно стало стыдно, и от того, что не уследил за языком своим, разомлел от еды, высказал слишком много, и от того, что испугался своей откровенности. И теперь он ждал ответа молодой учительницы, ждал, потому что от этого ответа мог понять, что ждать от нее дальше.