— Никогда раньше не целовал девушке руку, — признается он. Он, видите ли, только что вспомнил о пари. И думает, что это умный шаг. Изящный шаг.
В кампусе совсем пусто, даже удивительно — океан тишины и холодной зеленой травы. Они входят прямо через парадный вход и поднимаются по лестнице в ее комнату, не встретив ни души.
Над кроватью Молли висит репродукция Пикассо в рамке из какого-то музея Олбрайта-Нокса. Гид присмаривается поближе.
— Ничего себе, в Буффало есть музей? — удивляется он. Стена со стороны Эди вся увешана рисунками американского флага. Ему становится любопытно: неужели Эди действительно такая патриотка? Если так, это делает ее еще более чудаковатой. Но тут он вспоминает дневник Бетси Росс. Это еще ничего.
Молли снимает комбинашку и кладет ее на стол. На ней белая футболка и белые трусики. Не стринги, но симпатичные. Гиду нравится линия ее ягодиц и груди в тусклом свете улицы. У нее мягкая, женственная фигура, и так она почему-то выглядит моложе. Она ложится в постель. Гид снимает бриджи и принимается расшнуровывать рубашку, но тут Молли подзывает его и усаживает на край кровати. Она отводит в стороны его руки и сама начинает распутывать шнуровку. Его сердце бьется очень быстро, и его биение ускоряется, когда онпонимает, что она раздевает его и при этом смотрит ему прямо в глаза. Он в постели Молли Макгарри, сегодня День Всех Святых, и он вот-вот… выиграет пари. Но есть кое-что и получше: его раздевает девушка. Он часто представлял свой первый раз, но такое… такое ему и не снилось.
Не думаю, что есть на свете хоть один человек, которому бы не нравилось смотреть, как другие люди занимаются сексом. Но смотреть и слышать комментарий… как-то это странно. Мне почти кажется, что это я его направляю.
Дверь закрыта. Презервативы на ночном столике. Он берется за низ футболки и медленно поднимает ее. Интересно, она думает, что он нарочно совершает такие чувственные движения? На самом деле он просто боится увидеть ее обнаженную грудь вблизи.
— Дай я кое-что принесу, — говорит она. Гиду нравится смотреть, как она идет по комнате в одной футболке и трусиках. Молли открывает ящик комода и достает коробочку из-под обуви, а из нее извлекает массивную желтую свечу и коробок спичек. Она зажигает свечу, ложится на кровать и улыбается. Молли ему улыбается! Он целует ее в щеку, в губы, в шею, снова в губы. Набирается храбрости и смотрит на ее грудь. Он накрывает ладонью одну грудь и думает: я коснулся груди Молли Макгарри! Он здесь. Он действительно здесь! И у него получается!
Молли говорит:
— Знаешь, почему хорошо, что мы точно не знаем, девственники мы или нет?
Гид качает головой.
— Мы можем отнять друг у друга как бы половинку девственности. Вполне справедливо.
Гид готов. Вот только шея немножко затекла. Все этот ошейник. Конечно, надеть его стоило, но он не- множко потянул мышцы. Если опереться на локти и чуть повернуться вправо… так лучше. Намного. Он ложится на матрас, любуясь красками на картине Пикассо, отражающейся в окне, и тут… что это под картиной?
— Нет, — бормочет он, — не может быть… — Он медленно оборачивается и показывает на дверную руч- ку. — Посмотри, — говорит он, — посмотри туда!
На ручке двери висят желтые трусики-стринги. Те самые желтые стринги.
— О господи, — ахает он, — это же трусы Даниэль, это ее трусы!
Молли садится на своей маленькой односпальной кровати, натянув простыню на грудь. И закатывает глаза.
— Откуда у меня в комнате трусы Даниэль? Наверное, это Эди.
— Нет, потому что я помню… когда ты закрыла дверь, то положила руку на ручку, потому что… — Он краснеет, потому что, пусть это звучит по-мальчишески глупо, он действительно обратил внимание на то, как она сжимает ручку, потому это напомнило ему… ну, сами знаете! — Короче говоря, — продолжает Гидеон, не зная и не заботясь о том, догадалась ли Молли, по- чему он вспомнил, что она хваталась за ручку, — на этой ручке ничего не висело. Я уверен в этом так же, как в том, что меня зовут Гидеон. — Он хватает трусики и держит их на виду. — Шестой размер. Средний. У тебя средний размер, а у Эди… не знаю, микроскопический? Трусы от «Банана Репаблик». Мне продолжать? Это те самые трусы!
Молли потрясенно таращит глаза. И, пожалуй, немного нервничает.
— О боже, — Гидеон принимается ходить туда- сюда. — Послушай, я не до конца рассказал тебе ту историю с трусами. То есть то, что за ней последовало. Понимаешь, я занимаюсь с тобой сексом… точнее, собирался заняться с тобой сексом, потому что мы заключили пари. Не подумай, ты мне нравишься, меня к тебе тянет. Но все закрутилось именно из-за того, что мы с Калленом и Николасом поспорили. Еще в первый день в школе.
— Но почему я? — У нее не очень сердитый голос. Кажется, ей просто любопытно. Но Гида так мучают угрызения совести, что он не замечает.
— О боже. — Он садится у изножья кровати. И не может не заметить, что Молли потихоньку от него отодвигается.
— Вообще, зачем ты мне это расказываешь? — спрашивает Молли. Теперь ее голос скорее полон досады, чем любопытства.
— Зачем рассказываю? — Гид непонимающе трясет головой. — Что значит, зачем рассказываю? Потому что это подло. Потому что… сама посуди, ты — предмет спора! Разве после этого ты не чувствуешь себя дешевкой?
Молли делает глубокий вдох. На выдохе ее голос немножко дрожит, точно она вот-вот расплачется. Ее гла- за округлились и блестят.
— Пожалуйста, скажи что-нибудь, — говорит Гид. Молли встает из-под одеяла. Она кажется меньше, чем обычно. Она надевает футболку и спортивные штаны, подходит к двери, открывает ее и выглядывает в коридор.
— Путь свободен, — сообщает она. — Думаю, тебе лучше уйти.
Он уже прошел полкоридора, когда услышал, что она зовет его.
— Знаешь что? Мне всегда казалось глупым, что сюда не пускают мальчишек. А теперь я понимаю, за- чем это нужно.
Гиду очень хочется верить, что девушки способны простить парней, которые заключают на их счет дурацкие пари. Ему хочется верить, что они с Молли смогут начать сначала. Но судя по тому, что происходит в следующий понедельник на испанском, когда они представляют свою пьесу, ему не стоит быть таким оптимистом.
Молли обнимает его, как и положено. Странно: всего несколько дней назад они делали то же самое, только всерьез, но теперь эти объятия воспринимаются со- всем иначе. Ну что поделать. Когда они целуются, он приоткрывает один глаз всего на миллиметр и видит, что Лиам с заинтересованным видом смотрит на них. Это хорошо, убеждает себя Гид. Теперь, когда увижу по телевизору целующихся актеров, буду знать, как они себя чувствуют. Это хороший опыт. Вот только чувствует себя Гид ужасно. Когда другие ученики начинают хлопать, им приходится встать очень близко друг к другу на крошечной самодельной сцене, и Молли острым каблуком впивается ему в ногу. Больно.
— Мне очень, очень понравилось! — восклицает мисс Сан Видео. — Особенно то, что все вы надели маски. Потому что если бы мы были фашистами, то все стали бы свиньями. — Она продолжает хлопать.
Они не поправляют ее и не напоминают, что на самом деле это собачьи маски. Потому что их маски действительно похожи на свинячьи. Им ставят пятерки. Молли оказалась права, но Гиду отчего-то становится грустно.
Мрачный ноябрь
В воскресенье вечером Каллен с Николасом выносят огромный знак вопроса и трусы на улицу и аккуратно складывают рядом с мусорными баками за общежитием «Проктор».
Во вторник днем Гид, Николас и Каллен возвращаются после дневных занятий и обнаруживают обе части карнавального костюма и записку: «Негабаритный мусор. Пожалуйста, избавьтесь от него ко вторнику, иначе вас ждет штраф или исключение. Джин Кавано».
Двадцать минут спустя они колесят на БМВ по бостонскому пригороду в поисках открытого мусорного бака.
Гид на заднем сиденье, предается мрачным мыслям. Сегодня раздали их сочинения. Они по-прежнему читают «Моби Дика». Мистер Барнс охарактеризовал идею Гида (что кит символизирует мужскую энергию и на его месте могла бы быть гора, небоскреб или женщина) одним словом, написанным через весь титульный лист темно-красными буквами: «ЧУШЬ». А там, где Гид писал про женщину, мистер Барнс нацарапал: «О боже!» И влепил ему трояк. Сперва Гид подумал: жалко, конечно, что ему поставили такую низкую оценку, но надо непременно рассказать Молли, что он написал, она будет смеяться! А потом вспомнил, что теперь она его ненавидит.