Теперь бабка грозила кулаком золотой рыбке как главной виновнице всех её бед. Но та блеснула короной, сощурила глаза цвета морской волны и спросила:
— А что бы ты сделала на моём месте?
Соображать начала бабка. А рыбка торопит:
— Скорее думай! Скорей. Плохо мне. На глубину нужно, домой.
— Вот что, — упёрла старуха руки в боки, — Желаю я, государыня-рыбка, чтобы ты вернула всё, как было, и впредь никаких желаний не исполняла! Поняла? Сами как-нибудь справимся. А то выдумал — кабриолеты…
Пустила бабка золотую рыбку в синее море. Та хвостом махнула и пропала.
А старуха домой пошла. Огляделась она в избе старенькой — грязь, пыль, пауки с тараканами. Взяла старуха метлу, давно в углу позабытую. И, несмотря на ночь тёмную, метлой замахала. Та обрадовалась, заплясала, пылищу подняла. Бабка аж закашлялась, зачихала, но метлу не бросила — только окна открыла и дверь, чтобы грязь сразу за порог выметать. Потом старуха посуду стала мыть и только к утру улеглась, но недолго кемарила. Мысли о делах рано разбудили.
Утречком первым делом за стряпню взялась. Запали, видно, слова золотой рыбки в сердце. Пироги получились румяные, ароматные, пузатые. Бабка их на поднос сложила красивой горкой и к Ваньке пошла, через пару домов жившему. Был тот Ванька на все руки мастер — всё чинить умел. Бабка в пол поклонилась, вручая поднос:
— Выручи, старую, прошу тебя! Стиральная машина сломалась, а руками стирать я давно отвыкла.
Молодой да умелый Ванька пирогов попробовал и говорит:
— Вкусно-то как! Как в детстве, у бабушки. Пойдёмте, посмотрю, что можно сделать.
Взялся он за дело смело, да ещё и песню себе под нос мурлыкал. А бабка тоже не сидела сложа руки. Старый хлам начала разбирать. Выбросить много чего давно пора было. Всё ненужное за порог носила и складывала во дворе рядом с завалинкой. Трудно, аж спина заболела. Зато сразу просторнее в доме стало. Захотелось ей не просто чистоты, но и новенького чего-то. Поглядела бабка на окна и вспомнила о занавесках, в нижнем ящике комода лежащих — всё их повесить недосуг было. Сейчас же повесила, а старые к хламу во дворе бросила. Устала бабка. Тут и Ванька справился:
— Принимай работу, хозяюшка!
Бабка уж как благодарила, как кланялась. А Ванька руку к кепке приложил и был таков. Бабка гору белья собрала, в машину загрузила, не нарадуется — работает родимая не хуже прежнего. Старуха сидит, смотрит, как она бельё крутит, и Ваньку хвалит:
— Вот так молодец рукастый!
Сидеть бабке быстро надоело. Когда сидишь, куча ненужных мыслей лезет. О деде особенно. И она бросилась зеркало мыть. Как закончила, на себя посмотрела — ужаснулась. Срочно побежала баньку топить. Напарилась, причесалась, принарядилась, напомадилась. И снова к зеркальцу подошла:
— Ох, а я ещё ничего! Фору молодухам дам.
Теперь старуха и щи варила, и блины пекла — всю улицу кормила. Ей тоже добром отвечали: и огород вскопали, и вещи на помойку отнесли, и дров из лесу натаскали да накололи.
В недрах избушки откопала старуха золотой подсвечник — на помойку выбрасывать не стала. Соседа, в торговых делах знатока, позвала. А тот возьми, да и подсвечник на аукцион выстави. Оказался старинный, ещё царёвых времён. Денег старухе за него отвалили немерено! А она их быстро в оборот пустила. Своё дело открыла — пирожковое производство. Старинный рецепт ей одной был известен — ещё от прабабки достался: пироги по нему получались пальчики оближешь.
На оставшиеся средства бабка себе домик заказала тридцати трём богатырям. Они без работы остались, так что теремок мигом сделали. Да такой ладный и пригожий, что все соседи дивились и частенько мимо ходили — полюбоваться. А старуха каждого добрым словом привечала, пирогами угощала. Людская молва быстро вести о вкусных пирожках разнесла. Бабке даже реклама не понадобилась.
Дед только через два месяц заявился — глаза в пол, руки в карманах, охал, хромал, волосы спутаны да немыты, воняло за три версты. Зашёл к себе в ворота — встал как вкопанный:
— Ты чё, старая, золотую рыбку поймала? Не верь ей — обманщица она!
— Ой, старик, — вышла к нему такая красавица-бабка, что тот еле жену в ней признал, — на рыбок надейся, а сам не плошай.
В ноги ей дед бросился:
— Прости меня, дорогая! Дураком был. Но казалось, что не нужен тебе.
Долго старик прощения просил да на себя пенял. Простила его наконец старуха — всё-таки не один десяток лет вместе прожили. Баньку напарила, да отмыла и принарядила своего старика. Красивую льняную рубаху ему одела, но не покупную, а своими руками сшитую. Дед про себя дивился: «Жену подменили!», а вслух нахваливал: