Вообще-то я думала проехаться в выходные, понемножечку за раз, — посмотреть, насколько близко можно подобраться. Теперь затея представляется безумной и опасной. Вряд ли я достигла бы даже конца подъездной аллеи на этой старой развалине. Так что спасибо ржавой таратайке, что вовремя остановила меня.
— Да просто в город, — вру я.
Дуг смотрит на часы:
— Из Роклиффа ходят только два автобуса в день. Если поторопитесь, успеете на второй. — Его пес стоит около меня, он мне до колена. Дернув за поводок, Дуг уходит. — Не мешкайте, — бросает он, не оборачиваясь.
Неуверенными шагами я двигаюсь по аллее, но скоро останавливаюсь и, обернувшись, смотрю на здание школы. В окне справа от высоких дверей белеет лицо: кто-то из учениц, наверное. Я пускаюсь бегом к выходу, тяжелые железные ворота открываются со скрипом, от которого шевелятся на голове волосы, и я выхожу.
Над лесом, что начинается сразу у ворот, вздымается церковный шпиль. Прохладный ветер подгоняет меня в лесной шатер, где листва мерцает бледным золотом. Начало осени. Как странно находиться за пределами Роклифф-Холла. Я сознаю весь риск, понимаю, что придется ходить не поднимая головы, пусть даже я сильно изменилась.
По узкой дороге иду в сторону деревенской церкви. Рядом, хлопнув крыльями, слетает с дуба ворона, и я вздрагиваю. Ворона летит к приземистому зданию в просвете между деревьями — старой церквушке, неотъемлемой части поместья Роклифф-Холл. Церковь темна и заброшена, плющ оплетает ее сверху донизу, окна заколочены досками, а кладбище так заросло, что не видно ни одного надгробия. Проволочная ограда окружает церковь, клоки овечьей шерсти, как забытое белье, висят на решетке.
Я иду быстро, но дорога кажется бесконечной. До Роклиффа я добираюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как отъезжает автобус и медленно рассеивается серо-голубой шлейф выхлопа.
— Проклятье! — говорю я, с некоторым, впрочем, облегчением. Поездка в Скиптон была бы бессмысленна. Я придумала ее для того только, чтобы не объяснять Дугу своих истинных намерений. А их осуществление, так или иначе, закончилось бы катастрофой.
Навстречу мне едет машина, примечательная лишь тем, что других на пустынной деревенской улице нет. Я отворачиваюсь — не хочу, чтоб меня узнали, но машина притормаживает и останавливается рядом. Водитель гудит, приходится обернуться, и я вижу за рулем Эдама. Он опускает стекло, здоровается неловко: «Привет» — и морщит лоб.
После визита к директору мы с ним еще не разговаривали.
Я киваю в ответ и нервно оглядываю улицу, вдруг чувствуя себя совершенно беззащитной. О чем только я думала, уходя из школы? Из дверей почты выходит женщина с двумя детьми.
— Гуляете? — интересуется Эдам.
— Не совсем. — Я нагибаюсь к окну его машины, чтоб не кричать на всю улицу. — На автобус до города опоздала.
— До Скиптона? А я только что оттуда. — Он хлопает по стопке библиотечных книг на пассажирском сиденье. — Знал бы — подвез вас.
— Сама не знала. Чистой воды экспромт, — вру я, пожимая плечами.
— До школы подвезти? — Эдам убирает книжки: стараясь не угодить в собственный ноутбук, перекидывает одну за другой на заднее сиденье, и без того заваленное. В руках у него остается одна книга, на обложке мелькает слово «убийство».
В его машине будет безопаснее, чем на улице, у всех на виду.
— Спасибо. — Мне вовсе не хочется быть невежливой. Открыв дверь, я забираюсь внутрь и застегиваю ремень. Похоже, машины мы покупали у одного дилера.
Эдам смеется и бросает книжку мне на колени.
— «Церемония убийства», — читаю я вслух. Книжка далеко не новая, годов восьмидесятых. — Чтиво на ночь, что полегче?
Он не отвечает, а я заклинаю его, сунув под себя руку со скрещенными пальцами: только не вздумай завести разговор насчет проблемы с Кэти Фенуик.
Эдам коротко кивает и едет дальше, резво переходя с одной передачи на другую, но, не доезжая до школьных ворот, сбрасывает скорость и смотрит на меня искоса. Явно хочет что-то сказать, только не знает, с чего начать. Из кустов выскакивает заяц, в страхе замирает, прыгает в одну сторону, в другую. Резко затормозив, Эдам останавливается вовсе и ждет, когда бедняга на что-нибудь решится. Остановка помогает решиться и самому Эдаму.
— Вы думали о… том инциденте? — не повернув головы, спрашивает он.
— Да. Да! — тут же отзываюсь я. Мне очень не хочется впутываться в эту историю — полиция, адвокаты, возможно, суд, — но как я могу промолчать о том, что видела?
— И?.. — Эдам барабанит пальцами по рулю.
Не знаю, чем вызвано его раздражение — то ли зайцем, который расселся на дороге и дергает розовым носом на вонь от машины, то ли моей нерешительностью. Одно очевидно: Эдам не хочет лишиться работы.
— И… — Я умолкаю. Заяц удирает в кусты, и Эдам трогается. Когда мы проезжаем мимо школьных ворот, я собираюсь сказать, что мы прозевали поворот, но Эдам выруливает к другим воротам, чуть дальше по дороге. Выключает мотор, и я слышу только хриплое карканье ворон, словно они не на соседнем поле, а у меня в голове.
— Я подожду, не проблема, — хмуро бросает Эдам, вытаскивая из бардачка маленькую жестяную коробку. Сыплются конфетные фантики, смятые газеты, старые салфетки. В жестянке у него кисет с табаком и папиросная бумага. Высунув локоть в открытое окно, он принимается скручивать сигарету, целую вечность выкладывая табак ровненькой полоской, и… сквозняк сдувает всю его работу, часть табака падает ему на джинсы. Эдам терпеливо собирает все до последней крошки и снова укладывает на бумажку, дожидаясь, пока я заговорю.
— Собственно, я не очень хорошо знаю Кэти… — начинаю я. — По-моему, довольно сложная девочка. (Мягко сказано.) На первом нашем занятии она намекнула, что ее преследуют.
Эдам фыркает, табак снова дождем сыплется на его колени, он опять собирает крошку за крошкой и все же сворачивает сигарету. Проводит языком по краю бумажки — готово. Зажав меж пальцев, подносит самокрутку к носу.
— Преследуют, значит. — Он вдыхает запах табака и медленно, скептически качает головой.
Жест говорит сам за себя.
— Ей запрещено смотреть телевизор, — мямлю я, словно это каким-то образом оправдывает ее поведение. — Родители чересчур строги.
Как признаться, что я шпионила за ними той ночью?
Эдам резко поворачивается ко мне:
— Я не могу потерять работу!
В глазах у него смятение и страх. Причины у нас разные, но мы оба не хотим уезжать отсюда.
— Вряд ли вас уволят, — говорю я с большим, чем самой хотелось бы, сочувствием. Странно, но меня так и подмывает тронуть его за плечо, утешить, просто сойтись ближе. Конечно, я не даю волю своим желаниям. — Вы закурите наконец?
Эдам смотрит на сигарету.
— Не курю. — Он щелчком отправляет самокрутку за спину.
Оглянувшись, я обнаруживаю на полу между сиденьями с дюжину таких же отвергнутых.
— Это действительно все, что вам про нее известно? — Эдам протягивает руку к ключу зажигания. — Что ей запрещают смотреть телевизор и она считает, что ее преследуют?
— Да. — Это почти правда. Вышагивающий мимо ворот фазан, заметив нас, прибавляет ходу. — Мне жаль.
Эдам стоически кивает. Заводит мотор, лихо разворачивается и подъезжает к главным школьным воротам. Набирая код, он роняет:
— Я ее пальцем не трогал. Это чтоб вы знали. — Он смотрит прямо перед собой.
— Я вам верю, Эдам.
Пока мы катим по аллее, я прикидываю: что нужно, чтобы в это поверили все остальные?
Глава 22
Нина лежала в объятиях Мика, окутанная его теплом и запахом, и вспоминала прошлый вечер. Мик разогнал ее тревогу, которую уловил сразу, вернувшись из художественного салона. Несмотря на поджимающие сроки, он не пошел в мастерскую, а остался с женой. И ей стало легче. Они говорили обо всем — начиная с тех времен, когда еще не родилась Джози, и кончая тем, как распорядиться лишними деньгами, которые скоро должны получить за его работу. Мик предложил новую ванную, может быть, даже пристройку.