Слишком во многом предстоит разобраться, слишком много вопросов. Не уверена, что ответ мне нужен на каждый. Я помню нашу свадьбу. Как Мик говорил, что обожает меня. Как воткнул мне в волосы розу. «Мы встретились случайно».
— Думаю, не ошибусь, — откликается Мак-Кормак, — если предположу, что в обоих случаях дело в утечке секретной информации из полиции. Как ни печально, их навел кто-то из наших. Эта братия чертовски предана друг другу. Последовать за тобой в Бристоль — это Мик умно придумал.
Вспоминаю, как мы встретились — рисунки, мои брюки, ветер… Как естественно все это выглядело, как искусно переплелось с судьбой. Но все было спланировано. Он следил за мной. Прикидывал, как именно вклинится в мою жизнь — самое безопасное для него место.
— Но как вышло, что картины не были обнаружены? — Я в сердцах стучу кулаком по столу. Подскакивают стаканы с водой. — Если бы тогда, давно, полиция не зевала, а обыскала все здание сверху донизу, то непременно нашла бы картины и, может, даже арестовала художника!
Я спешу переписать прошлое, но на самом деле понимаю: даже раскопай они припрятанные картины, отыскать автора было бы почти невозможно, он ведь ни одной не подписал. В общем, пустое это дело — мечтать о том (господи, как больно об этом думать!), что было бы, а точнее, чего не было бы, не выйди я замуж за Мика.
— Они были все повязаны круговой порукой, — замечает Мак-Кормак. Рядом с ним за столом инспектор уголовной полиции, напротив — женщина-констебль. — Мы вытянули пару имен из Таллока, но потом он покончил с собой. Либи умер в тюрьме от рака пять лет тому назад. Я перетряхиваю старые архивы, но на это нужно время. Ты вот говоришь: здание плохо обыскали, а знала бы ты про все остальное. — Он проводит руками по лицу — похоже, всю ночь не спал. — Года три назад у меня было похожее дело. Знаешь, что меня бесило больше всего? Почти все, кто работал в тамошнем заведении, были в курсе.
Я залпом осушаю стакан. Роклифф не исключение.
— И почему молчали?
— По разным причинам. Главным образом, потому, что не хотели рисковать и смотреть правде в лицо. У них была работа, своя жизнь. Если бы Роклифф тогда прикрыли, все лишились бы заработка. Кусок хлеба для них был важнее всего прочего. Восьмидесятые известны безработицей. — Марк вздыхает. — Либо это, либо они сами были участниками.
— Сколько детей погибло, какие страдания они перенесли… — Я думаю о прошлом отрешенно, словно не я пережила все это. Меня обещали сводить к психологу. Не знаю, пойду ли. Для меня гораздо важнее, чтобы начала выздоравливать Джози. — Мне надо будет встречаться с Бернеттом в суде?
— Как сказать. — Марк Мак-Кормак по-прежнему добр и внимателен, но в нем появилась определенная жесткость — результат долгих лет работы в отделе по борьбе с извращенцами. — Будет зависеть от того, захочешь ли ты дать против него показания. — Он смотрит на меня оценивающе. Ему нужны надежные свидетели.
Я киваю:
— Чего бы мне это ни стоило. — А сама уже заглядываю в далекое будущее, когда он отсидит свой срок и снова выйдет на свободу. Так, пожалуй, мне никакой жизни не хватит. — И чтоб вы знали — я теперь Эва. Эва Этвуд. Джози тоже поменяет фамилию. Официально.
Отныне я буду самой собою и никем другим. Нам и без того предстоит сделать слишком много открытий, выяснить, кто мы на самом деле — я и Джози, — какими можем стать.
— Понимаю, — отзывается Мак-Кормак. — Мы благодарны тебе за сотрудничество.
Меня вдруг осеняет:
— Думаете, в Роклиффе еще остался кто-то…
Он кивает, не дав мне договорить.
— Скажем так: мы подобрались очень близко. Следили, выжидали. А теперь, после всех этих событий, я направил туда группу. Несколько человек были арестованы в деревне и довольно много по всему северу страны. Мои ребята захватили кучу предметов изобразительного искусства, если, конечно, можно так выразиться, фото и видео. Прикрыли несколько интернет-сайтов. И это еще не конец, как я думаю.
— Вот, значит, как Мик и Бернетт пронюхали, что я жива… Кто-то в Роклиффе узнал меня и сообщил. А те потом вычислили, что это я разговариваю с Джози в «Afterlife».
Марк с досадой хлопает ладонью по столу:
— Говорил же я тебе: не возвращайся! Ты меня слушала?
— Никому не верь и не возвращайся, — понуро повторяю я.
Мак-Кормак читает бумаги, которые передал его коллега.
— Бримли. Это имя тебе что-нибудь говорит?
Я качаю головой.
— Он получал картины от Бернетта и продавал. — Марк пробегает глазами список. — А еще Бернард. Фрейзер Бернард. Он в больнице под полицейским надзором. Отравиться пытался — все карманы были диазепамом набиты.
— Он! — вырывается у меня. — Это он навел Бернетта. Должно быть, узнал меня в церкви. — Господи, стоять рядом с одним из них! И провести рядом с другим из них полжизни. — Один раз ночью к нам кто-то забрался. В школе…
Мак-Кормак смотрит на меня с недоумением. Я еще не дошла до этой истории в своих показаниях. Нам еще работать и работать.
— Завтра продолжим, — говорит он. — Иди домой.
У Лоры меня ждет Эдам.
— Мне пора, — объявляет он. — Я нужен в школе.
— Уезжаешь?! — с истерическими нотками переспрашиваю я.
Он мой друг. Я доверилась ему — и не ошиблась. Уму непостижимо, но Джози уже за компьютером — какая жизнестойкость. Они с Нат забрались на диван и голова к голове склонились над экраном. Лора теперь требует, чтобы Нат пользовалась компьютером внизу. Я вижу, как в темной комнате светится розовым и зеленым страничка знакомой мне игры.
— Да, конечно, — вздыхаю я покорно, опустошенно. Не хочу, чтобы он уезжал.
— Я звонил Палмеру. Полиция уже ввела его в курс дела, но он отказывается закрывать школу до конца семестра, хотя чуть не половину здания опечатали криминалисты. По мере сил он им помогает и при этом трясется над девочками. Хороший мужик.
— Мистер Палмер в своем репертуаре. — Я вымучиваю улыбку. — Non scholae sed… или как там.
— Представление должно продолжаться. — Эдам надевает куртку; в кармане звякают ключи.
А как же мое представление — фильмы, над которыми я собиралась работать, «Хамелеон», которого собиралась вывести на следующий уровень, мюзикл Джози?..
— А с Сильвией ты говорил? — Воображаю ее гнев при виде сотен перепутанных носков, мятых юбок, изгвазданных спортивных костюмов.
— Передает тебе привет, — уверяет Эдам.
И вдруг оказывается, что я стою в кольце его рук, уткнувшись лицом в грудь, и вдыхаю все, что могло быть и чего у замужней женщины быть не могло, — всю нашу с ним общую историю.
«Эдам у нас — история…» Так, кажется, выразилась Сильвия, когда знакомила нас.
«Точно. Я живу в прошлом…» — подтвердил он.
Мы на улице, возле машины Эдама.
— Надеюсь, она тебя довезет, — говорю я, похлопывая старушку по крыше и мечтая прямо о противоположном. Пусть бы она вообще не завелась.
Лора стоит в освещенном прямоугольнике двери, рядом Джози и Нат, все трое машут на прощанье. Эдам снова обнимает меня:
— Созвонимся, да?
От этих слов на глаза наворачиваются слезы. Я киваю, пытаюсь улыбнуться.
Он садится за руль и заводит мотор. Из выхлопной трубы вырывается облако черного дыма. Эдам опускает окно, притворно кашляет.
— Ну, пока.
Машина трогается с места… Не успев сообразить, что делаю, я бросаюсь наперерез и растягиваюсь на капоте.
— Стой!
Взвизгивают тормоза, а я скатываюсь на землю. Четыре пары глаз изумленно округляются.
— Мам, ты ж могла убиться! — ахает Джози.
А мне не привыкать.
— Все в порядке, — говорю я, поднимаясь. — Джози, собирай вещи.
— Какие вещи?
— Какие угодно. Пальто. Все, что тебе понадобится до конца жизни. — Я оборачиваюсь к Эдаму. Он ошеломлен и бледен. — Мы едем с тобой.
— Что?
— Никому не верь и не возвращайся, — говорю я. — А я верю тебе, Эдам Кингсли, и возвращаюсь с тобой в Роклифф! — Я подталкиваю Джози, которая уже стоит рядом, одетая, обутая, в машину. — У меня работа, а Джози нужно учиться. — Обнимаю онемевшую Лору, потом Нат: — Вы встретитесь с Джози в «Afterlife». И приезжай на каникулы. Все очень просто.