— Да!
За окнами мелькает серый пейзаж: ещё не проснувшиеся от зимней спячки деревья, несущаяся в никуда извилистая лента трассы, небо, наглухо затянутое бесцветными тучами. Переходное время года, как и мой возраст, непутёвое и невзрачное. Вроде, и солнце пытается пробиться сквозь угрюмую облачность, намекая на скорое тепло, но промозглая зима крепко держит оборону, напоминая почерневшим у обочины снегом: «Я всё ещё здесь».
Арик молчит. Сегодня он едет непривычно медленно и даже не врубает на полную свои любимые биты. Едва слышно урчит двигатель, чуть громче — в моём животе. Поплотнее запахиваю куртку, чтоб заглушить постыдные звуки, и отворачиваюсь к окну. А стоит автомобилю заехать в город, прошу:
— Высади меня на ближайшей остановке. — И чуть погодя добавляю забытое:— Пожалуйста!
Арик кивает, правда, мы продолжаем ехать — по проспектам, незнакомым улицам, мимо высоких домов и ярких витрин. Позади остаётся с десяток остановочных павильонов, а беспокойство внутри растёт с немыслимой силой.
— Куда ты меня везёшь? — спрашиваю, с опаской оглядываясь по сторонам.
Уговариваю себя быть чуточку напористее и смелее. Сжимаю кулаки и на выдохе напоминаю Турчину:
— Я же попросила высадить меня на остановке. Ты глухой?
— Нет, — сухо отвечает Ар, не отвлекаясь от дороги. — Я передумал.
— И что это значит? — настороженно уточняю, а у самой по спине бегут холодные мурашки.
— Дыши, Тася! — грубо смеётся он и резко заходит в поворот. — Так, значит, забыла меня, да? — И снова рывок в сторону. На сей раз Турчин идёт на обгон.
— Ты не много потерял! — Дрожащими пальцами цепляюсь за ремень безопасности. — Мама сказала, мы с тобой почти не общались.
— Наводила обо мне справки? — Арик с кривой ухмылкой глядит на меня, хотя должен смотреть на дорогу.
— Просто спросила! Следи за движением!
— Боишься? — хмыкает Ар и нарочно ускоряется. — Ты всегда была трусихой, Тася! Ничего не изменилось.
— Тебе не всё равно?
Мысленно умоляю парня сосредоточиться на управлении автомобилем.
— Неприятно, когда о тебе забывают, правда?
Мне не хочется отвечать, но Турчин не оставляет выбора: сжав губы в тонкую полоску, он напряжённо вглядывается в мои глаза, а я до безумия боюсь разбиться.
— Да, — хриплю в ответ.
— Сейчас перекусим, а дальше делай, что хочешь! — Арик мгновенно теряет интерес к моей персоне и даже немного сбавляет скорость.
— Я не голодна!
И, вроде, опасность миновала, но я никак не могу выпустить из рук ремень. Что-то мне подсказывает: самое страшное впереди.
— Ну-ну! — хмыкает Ар, постукивая пальцами по рулевому колесу в такт музыке. — А то я не слышу.
— Просто высади меня! — повышаю голос. Как бы я ни сдерживала свои эмоции, накалённые до предела, они находят выход. — Остановись!
— Хорош уже верещать на весь салон! — скалится Арик. — Полчаса погоды не сделают.
— Ну надо же, какой заботливый! С чего бы вдруг? — Скрестив на груди руки, хмуро смотрю на него.
— Ника не простит мне, если узнает, что я отпустил тебя одну в таком состоянии.
Прыскаю со смеху: кого парень решил обмануть?
— Если дело только в этом, — возражаю, упираясь затылком в спинку сиденья, — то мы ей не скажем! Ну же, притормози, Ар!
— Куда ты так рвёшься, малявка?! — рявкает придурок, выполняя, однако, мою просьбу: автомобиль резко тормозит на перекрёстке. — Думаешь, без тебя все шмотки раскупят?
И снова взгляд Ара царапает по живому: парень не смотрит, он с пристрастием пробирается в потаённые уголки души.
— Что? —Дыхание спирает от предположения Турчина. — Какие шмотки?
— Ника сказала, что ты сегодня по магазинам гуляешь, — усмехается Арик, неприязненно морща нос, и безжалостно давит на газ, сто́ит загореться зелёному. — Дорвалась до красивой жизни, детка?
— Какой же ты…
Мерзкий, противный, склизкий…
Злой, обиженный, недолюбленный…
Как жаль, что чёртова тактичность, вбитая в сознание продолжительными беседами с отцом, мешает мне быть честной в ответной грубости. Отец всегда учил отходить, не лезть на рожон, не быть такой, как этот Ар. А мне впервые хочется ослушаться! Стать жестокой, хотя бы на словах! Хотя бы с Турчиным…
— Да ладно тебе! — развалившись на водительском месте, язвит Ар. — Мне, по сути, всё равно. Поешь и вали на все четыре стороны.
До боли кусаю губы и молча перевожу взгляд на безликие улицы и чужие лица прохожих. Что бы я сейчас ни сказала, мнение Турчина обо мне не изменится. Да и не больно надо!
Ар останавливается минут через пять возле помпезного заведения: вывеска на французском, арочные окна в пол, тяжёлые двери, которые для нас с двух сторон открывают швейцары. Внутри обстановка ещё более гнетущая. От чрезмерной роскоши вокруг трудно дышать, от оценивающих взглядов — не развалиться на части. Зачем Ар привёл меня сюда? Чтоб лишний раз посмеяться?