— Ну же, братья, утешьте меня… Скажите, что король, супруг мой, хотя бы теперь уступил моим просьбам. Если вы молитесь пресвятой кривляке — ступайте прочь. Если служите толстяку в сальной рясе — слушайте мою исповедь. — Веря лишь в духов севера, королева никогда не была ярой приверженкой даже своей прюммеа́нской веры, но таких богохульных слов, произнесённых скрипучим, как снег, голосом, младшему принцу от неё слышать не доводилось. Дон Мигель прав, болезнь действительно меняет людей.
Гарсиласо тихонько придвинулся к щели. Напротив кровати королевы стояли двое монахов. Из-за чёрных ряс они почти сливались с собственными тенями, но принц различил их. Первый — огромный и грузный — сутулился так сильно, что казался горбатым. В руках, утопающих в рукавах рясы, поблескивали крупные, с вишню, чётки. Второй, такой же высокий, но худой, напротив, держался даже слишком прямо, расправив плечи. Монашеские лица скрывались под глубокими капюшонами, но младший принц не сомневался, сейчас они искажены удивлением и гневом.
— Приумножая грех своей души, отдаляешься ты от прощения Всевечного. — От рокота в голосе толстяка захотелось вжаться обратно под умывальник. — Разомкни же грешные губы в смиренном покаянии.
Королева должна покаяться! Она ждала монахов-прюммеан, вот почему осталась в спальне одна! Гарсиласо прожгло стыдом, но уши не оглохли, а глаза не зажмурились. Как только монахи уйдут, младший принц Рекенья поспешит в часовню во внутреннем дворе замка. Ведь Пречистая простит ему то, что он сейчас делает?
— А́мис, — тихо отозвался второй монах.
Госпожа Диана содрогнулась в хриплом кашле. Гарсиласо не видел её саму, только то, как тень её руки прижала ко рту платок.
— Тогда я покаюсь, — едва слышно отозвалась королева. Нет, в её голосе не стало больше смирения, Гарсиласо услышал в нём другое — страх. Зачем это покаяние? Почему сейчас, ночью? Гарсиласо нахмурился, обхватил себя руками. — Я хотела вдовствовать.
— Кайся, кайся, — протянул внезапно осипшим голосом первый монах.
— Амис, — поддакнул второй, уже громче.
— Я так хотела вдовствовать, что изменила истинам Яльте и честной борьбе предпочла ядовитую гнусь… — снова кашель, сухой и надрывный.
— Кайся, кайся, — едва слышно просипел первый монах, сгорбившись ещё больше.
— Амис, — ясно произнёс второй. Гарсиласо вздрогнул, догадка, неясное волнение, но он не успел понять, что это было. Он не хотел слушать дальше.
— Франциско[1]… Вселюцеаннейший король, Страж Веры… Хах. Жирный ворон, в одном крыле — чётки, в другом — прелести его шлюхи. Как я могла любить его? Я жалею о каждом дне, проведённом в Эскарлоте, кроме тех, в которые со мной был Рамиро… Только его я любила.
— Кайся… — почти шипение. Захотелось выскочить, закричать. Райнеро, нужен Райнеро… Что-то неправильно. Так не должно быть!
— Амис. — Второй монах качнул головой, зачем-то схватился за пояс. По спине пробежал холодок. Пусть вернётся брат, он должен быть здесь, он бы остановил…
— Я исполнила долг перед этой страной, которую ненавижу всем своим сердцем. Я родила королю сына, дочь и ещё сына. Дочь пожила слишком мало. Младший сын так жалок и слаб, что лишь церковь примет его как должно. — По привычке Гарсиласо закрыл косые с рождения глаза. Госпожа Диана всегда злилась, когда он смотрел на неё. Почему — он не знал. — Но старший… Любовь моя и отрада. В нём нет ни капли поганых кровей Рекенья. Я не стыжусь. Нет. Только он и его отец были мне радостью. Мой Рамиро и наш с ним мальчик. И не отмолить вам у Отверженного ваших душ, если хоть отзвуки моих слов раздадутся извне.
В окружении короля и королевы мог быть только один Рамиро… Рамиро ви Куэрво, герцог, человек чести. Отец Райнеро?… Гарсиласо бы вскрикнул, но ужас залепил рот.
Второй монах сорвал с головы капюшон. Его рука рванулась к месту, где всегда висела шпага, потому что был он другом короля, военным и настоящим отцом Райнеро. Герцог ви Куэ́рво успел шагнуть к королеве, а потом спальню сотряс вопль. Так кричит раненый зверь, от бешенства и боли готовый убить любого. Так кричит король, обманувший и обманутый.
Трясясь крупной дрожью, Гарсиласо во все глаза смотрел, как первый монах скидывает капюшон, обнажая чёрную косматую голову, которая не знала других уборов, кроме эскарлотской короны.
Рог месяца продырявил чёрную мулету неба, растерзал на клочья туч и увлёк к Амплиольским горам, откуда с часу на час обещал подкрасться рассвет. Райне́ро досадливо отвёл от луны глаза. Поправил ножны со шпагой хеладской стали, плотней завернулся в плащ. Как можно мягче двинулся вдоль замковой стены, стремясь невидимым добраться до лестницы в другом конце патио. Лестница приводила на крытую галерею, из которой любящий, но слегка загулявший сын поспешит к ложу хворающей матери. Песок паскудно шелестел под подошвами, тёрн цеплял на колючки бархат плаща и, теряя добычу, мстил древесным шорохом, розы ставили лепестками распутную метку, когда Райнеро ненароком задевал розовые кусты плечом. Вся королевская стража сбежится приветствовать загульного принца, если не унять эту бычью поступь! Райнеро отшагнул от стены в просвет между кустами и отдал себя под покровительство яблоневой сени. Яблоки висели маленькими круглобокими лунами, и вдруг на одно из них легла жасминной белизны рука.