— О нет, это не для вас, — женский смешок хрустнул переломленный веткой.
Райнеро вогнал назад в ножны выхваченную до середины шпагу и шагнул влево, позволяя женщине покинуть её укрытие и пойти рядом.
— Поджидали меня? — он искоса глянул на спутницу, чей завидный профиль по обыкновению таял в тумане мантильи. — Решили облагодетельствовать всех мужчин Рекенья?
— А вам, как обычно, мало… Отцовская шпага, престол, фаворитка… Список ваших амбиций длиннее, чем ваш клинок. — Сладкие ароматы патио гасли вблизи этой женщины, обжигающей шафранно-розмариновой горечью.
— Как и ваш лексикон слишком богат, в то время как с вас бы хватило стыдных стонов и криков. — В иной раз он бы произнёс такие слова с ухмылкой, но в эту минуту он не хотел уязвить отцовскую шлюху — лишь отделаться от неё. До лестницы на галерею оставалось несколько пассо[2], желала видеть загулявшего сына мать.
— Король призывает вас, Райнеро Рекенья.
— Король — ещё не Всевечный, Розамунда Море́но.
— Но и он вправе выставить вам за непослушание счёт.
— Заплачу́, когда пробьёт этот час.
— Неужели вас отвергла девица и вы торопитесь исповедоваться в её убийстве матери, презрев сон, которым несчастная наконец-то смогла забыться?
Райнеро остановился, не донеся ноги до четвёртой ступени. Развернулся. Донна Морено высилась у подножия тенью покойной хозяйки Айруэлского замка. Подобно теням, Морено знала сокровенное и гнала каяться.
— Говорите, королева уснула? Почему я должен поверить вам?
Тот же хрусткий смешок, мимолётное соединение ладоней в молитвенном жесте:
— Я смотрю на вас сквозь препону, принц, но вижу, что от расправы надо мной вас удерживает лишь доброта вашей матери. За её смертью пришла бы моя — от вашей руки. Но король ждёт. В часовне за дальней аркой.
— Веди, — кивнул Райнеро.
При жизни прежней хозяйки Айруэлского замка часовня была местом, где её муж в спешке очищал душу прежде, чем предстать перед благоверной. Назначение часовни задало тон убранству: гладкие голые стены не знали членения и росписи, своды потолка были выполнены из дерева, скамейки грешному супругу тоже не причиталось. Но, вероятно, мысли короля Эскарлоты и наследного принца сходились хотя бы в том, что без образа Пречистой Девы молитва не задастся. Самая родная, после матери, женщина для Райнеро Рекенья ступала по центру триптиха, опустив белокурую головку. Увидеть больше не позволили расстояние, полумрак и собственно сам король, на коленях впавший пред алтарём в молитвенное забвение.
Райнеро остановился в притворе и отцепил ножны, донна Морено встала в какой-то непристойной близости. Впрочем, самой сокровенной своей частью эта женщина считала лицо. Она бы скорее впустила принца себе под юбки, чем позволила поднять вуаль.
— Вы составили оправдательную речь за отлучку от ложа хворающей матери? — шёпотом спросила донна Морено.
— Королева отпустила меня на вечер, сказав, что от моего усталого вида дурнеет ей самой, — Райнеро понадеялся, что правда обескуражила эту женщину.
Лето принц Рекенья провёл отлавливая и карая вражеских лазутчиков, но осень прочно усадила его у изголовья матери. Королева доводила до обмороков изнеженных эскарлоток тем, что принимала ванны с ледяной водой, презирала женское седло и прогулкам по саду предпочитала скачки по полям. Но мать заболела. Простуда, объявили придворные лекари. Хотел бы Райнеро поверить этим невеждам, но не вышло. Кашель выжимал из королевы все силы, доводил до хрипоты и лишал чувств. От неутихающих болей в горле она мало ела и почти не говорила. Хворь обратила её в бледную тень, и каждую ночь Райнеро боялся, что она истает с рассветом.