Берни требовательно дёрнул за шнур от звонка. Хватит, трезвость позволяет думать, а эти мысли сводят с ума. Слуга всё не прибегал, Оссори дёрнул ещё и ещё, что ему, повеситься на этом шнуре?! Тоже выход, но сначала он должен выпить. Устав ждать, Берни дёрнул в последний раз, отбросил оставшийся в руке шнур и вышел из комнаты.
Оказалось, все суетились внизу, по пока неведомой Оссори причине. Прислуга вместе с постояльцами устроили такую возню и шум, что Оссори чуть было не повернул назад. Но из кухни так пахло яичницей и колбасками, что живот немедленно напомнил: Оссори может стенать и хлестать вино сколько влезет, на завтрак ему всё же нужен. Берни подошёл к стойке, но хозяина за ней не оказалось. Зато у очага толпились и орали, так что не слушать стало просто невозможно, хотя он и пытался.
— Сюда её давайте, сюда!
— Ах, крошка, ах, бедняжка!
— Неужто померла?
— Да нет же, дышит, питьё сюда горячее, Кенни, живее давай! Одеяло!
— Это кто ж её так?
— Кому как не разбойникам! Девица-то богатая, видно же, ограбили да и бросили! Губки-то посинели, ручки не отогреть!
Берни поморщился. Разбойники, вот на ком можно было выместить злобу, так ведь нет, ни один не попался! А вот какой-то бедняжке «повезло», открутить бы головы её провожатым или тому, кто вообще отправил женщину на тракт у окраины страны. Мимо пронеслась резвая Кенни. Берни её запомнил, она приносила ему ужин и каждый раз слёзно просила позволить прибраться в комнате.
— Эй, — он поймал служанку за локоть, — вы тут оглохли? Как разберётесь с этой замороженной, принеси мне вина и еды.
— Да, мессир, конечно, мессир, — затараторила черноглазая.
— Что там с ней?
— Без чувств, мессир! Бедняжку у дороги нашли, снегом припорошило, с ночи пролежала…
Берни не было дела до замороженной «бедняжки», но почему-то подошёл к очагу, распихал набежавших зевак. Девчонку усадили в кресло и укутали в несколько одеял, на виду торчала только белобрысая макушка. Под руку Берни поднырнула Кенни, опустившись перед девушкой на колени, сунула ей под нос флакончик с нюхательной солью, наверняка забытый богатой постоялицей. Замороженная очнулась, высвободила из одеял голову, закашлялась. Покрасневшие пальцы судорожно сжали чашку с питьём. Растрёпанные волосы падали на лицо, но даже в профиль девчонка показалась Берни пугающе знакомой. Захотелось заглянуть ей в лицо и одновременно уйти отсюда, но тут замороженная сама на него оглянулась.
Синие глазищи удивлённо распахнулись, она едва не выронила чашку из рук. Ужасно бледная кожа и горячечный румянец на щеках, на высоком узком лбу ссадина, губы истрескались в кровь. Она попыталась что-то сказать, протянула к Берни руку, глаза испуганно заблестели. Альда, здесь, какого дьявола?!
— Дьявольщина! — Берни с трудом сдержал порыв отпрянуть, уйти, но на них уставились десятки пар глаз и уже начинали звучать вопросы, на которые Берни не желал отвечать. Потому что не знал ответов.
— Берни… — Даже шёпот давался ей с трудом. И, о нет, слёзы!
Он подошёл к Альде, достал из кресла, подхватил на руки. Она сразу потерялась в своих одеялах, будто спряталась. Берни решительно направился в лестнице, в комнату, поскорее, лишь бы кончился этот дурной спектакль.
— Еды, питья и лекаря ко мне в комнату, и живее! Вина не нужно. — Поймав вопросительные взгляды, Берни вздохнул и посмотрел на затихшую Альду. Её била дрожь, хотя жар от неё исходил как от жаровни. — Это моя жена.
— Ох, сударь, она же у вас совсем плохая! В огне голова! Ночью бредить будет, это я вам честь по чести говорю. Отпоить я её отпою, но то ведь ненадолго, жар сбить. Нет, ну совсем плохая! Сгорает!
Вокруг свалившейся на голову супруги суетился «лекарь». Румяная хозяйка придорожной гостиницы умудрялась одновременно уничтожать осадный парк из кувшинов и щупать лоб Альды. Графиня Оссори же сидела на кровати, пялясь на пьяный беспредел мужа и от этого, кажется, ещё больше краснея. Да, изгнание не далось ему легко! Берни ждал, когда же Альда фыркнет или хотя бы презрительно сощурится, обдаст его холодом, но у неё, кажется, не находилось на это сил.