— Хенрика? Ты не могла бы выйти ко мне? — Ну вот, о чём она говорила? Устал скалить зубы — и ослизнел. — Тебя не было два месяца. Я скучал. Скучал весь Блицард. Ты придёшь вечером на пир в честь твоего возвращения?
— Я уступаю этот пир тебе, Лауритс. — Хенрика слила воду из горшочка, помешала ароматную кашицу пальчиком, мурлыкнула и лёгкими движениями начала наносить на кожу. Гладила себя по лицу, шее, плечам и груди, утешая, что скоро навязчивый кузен уедет далеко, уедет надолго и никогда, никогда не получит во власть даже её мизинца. — Тебе же понравилось, как сегодня славил тебя ригсдаг? Слёзы гордости застили мне взгляд… — Стоило ей объявить имя предводителя Святого похода, дощатый пол ратуши заходил ходуном, стены задрожали, канделябры на потолке опасно закачались. Яноре, Яноре, рвануло из трёхсот[1] жаждущих пива глоток. Пусть неистовство обожания грянуло не в её честь, королева не осталась без награды. Она могла бы смотреть вечно, как пропитые рожи с толчками и ударами пробирались к своему любимчику, чтобы потрясти за руки, обнять, чмокнуть, раня его щёчки усами и бородами, разгоняя запах мыльца пивной вонью. — Я же знаю, как ты винишь себя, что не был на Девятнадцатилетней. Я даю тебе второй шанс… Переговоры с Его Святейшеством не дались мне легко.
— Он любезно принял тебя? — Она ошиблась, кузен пока ослизнел недостаточно, чтобы поблагодарить её за это назначение. Дурашка верил, она собрала ригсдаг днём с целью объявить о своём согласии на его предложение о замужестве, сделанном утром. — Не выражал недовольства привечанием «несчастненьких»?
— О-о-о, любезней и быть не могло… — Под сутаной из золотистого шёлка у Хейлога Англюра, главы Прюммеанской церкви — ему стукнуло всего сорок лет! — томилось крепкое тело воина. Хенрика с удовольствием собирала губами густые россыпи веснушек на белой коже. Душечка Хейле блаженствовал и соглашался на любую её просьбу, будь то назначение предводителем Похода кузена без военного опыта или открытие анатомического театра. — Наша Святая Прюммеанская Церковь даёт тебе три тысячи солдат своей армии и весьма недурную субсидию. Я позволяю произвести рекрутский набор в Изенборге и Яноре, а так же отдаю в твоё личное пользование все доходы с этих земель, которыми ты ещё не успел поделиться с короной. Размер субсидии из королевской казны определит Канцелярия, но я намекну, что на кону честь рассвятого нашего Прюмме, и не стоит скупиться. А теперь помолчи, если правда соскучился и хотел бы увидеть меня немедленно.
У молчания по ту сторону двери ощущались все признаки предвкушения. Сползши обратно в порядком остывшую воду, Хенрика тщательно смыла с себя мазь. Эльтюда лопалась от бальзамированных святых, а Королеве Вечных Снегов по весне стукнуло двадцать восемь лет. Можно шутить, что все её процедуры по поддержанию красоты — маленькие акты бальзамирования. Уже несколько месяцев двое её «несчастненьких» бились над усовершенствованием вещества, которое бы при введении его в ткани трупа не давало тому портиться. Быть может, с открытием анатомического театра они преуспеют настолько, что создадут средство, позволяющее не стареть живым…
— В Святой поход я пойду с твоим именем на устах, — с придыханием шлёпнул ослушник слизнячьими губами. — Я подниму из руин Блозианскую империю… Нет, создам новую на землях, которые обращу в прюммеанскую веру сам! Но что после?… Я могу надеяться…
— Надеяться выжить? Ну конечно же! — Одной из любимейших стадий омовения была та, когда пористая губка впитывает ароматную пену мыла и неспешно скользит по телу. Но не в этот раз. Хенрика скребла кожу раздражённо, нещадно, не боясь красных следов, что останутся после. Слизень не стоил её красоты, её общества, её времени. — К тому же, даже если ты вернёшься на щите, увядание не тронет тела героя Яноре!