— Только если вы вернёте мне мальчика в целости и сохранности!
— Непременно, добрый сударь! Обожаю детишек.
Паяц! мерзавец! нагулявший бастарда отец! — Куэрво учтиво поклонился, точно эта безумная, позорящая Райнеро болтовня велась на дворцовых плитах, и отошёл.
Снова оставил сына наедине с этим гневом, опаляющим изнутри, гневом, сочащимся сквозь замерзшую кожу, гневом, что во что бы то ни стало требовалось унять. Ведь в шаге стоял всё же снизошедший до него ангел.
— Рагнар Агне, — пусть строго, но она обратилась к нему по имени! Гнев съёжился, затаился, сбился тусклыми искорками.
— А вы ангел.
— Я Юлиана Вивека Уда форн Боон. — Девушка взглянула на него из-под ресниц — солнце вспыхнуло на дне бездны. — Наклонитесь-ка, «несчастненький».
Райнеро уставился во все глаза. Девушка с именами не по зубам состроила ему глазки? Сглотнул. Казалось, даже слюна замерзла каплями льда и царапнула гортань. Повиновался. Девушка с именами не по зубам поцелует его?
— В двух часах езды по Волчьему тракту — он за Северными воротами — стоит роща святой Каисы, — от дыхания ангела у самого уха Райнеро бросало в будоражащую дрожь.
— Так.
— В ней охотничий домик.
— Так…
— Будьте там до полуночи.
— Я буду!
— Ключ за притолокой.
— Я найду!
Ангел отстранилась от него, сделала шажок назад и свела брови с такой строгостью, что у Райнеро не хватило духу взять её руку в свою и поцеловать край перчатки.
— А сейчас я побегу к своей карете, и вы не посмеете меня преследовать. Вам ясно, «несчастненький»?
Охотничий домик стоял на границе между рощей св. Каисы и рекой, погружающейся под обрывом в длительный зимний сон. Едва ли сюда можно было с такой лёгкостью проникнуть без провожатых. Деревце жалось к деревцу, скопища кустов преграждали путь каждый раз, когда в мёрзлой земле пробивалось подобие тропы, и неудивительно, что местные выбирали дорогу краем рощи. Не иначе, чудо довело одного влюблённого «несчастненького» до цели. Чудо и рокот реки, разворчавшейся на непогоду. Оставалось понадеяться, что его Ангел защитит себя от непогоды каретными стенками и жаровней в ногах.
Марсио без особого восторга дал привязать себя к коновязи, устроенной под деревянным навесом с обратной стороны домика. В знак извинения Райнеро скормил ему сушёное яблоко, наспех оглядел строение и скорее вошёл внутрь, действительно найдя ключ за левым углом притолоки. Ветер обиженно провыл ему в спину. В этом «убежище» чувствовалась рука того же творца, что возводил Сегне. На миг от досады сделалось кисло. С куда большим интересом Райнеро бы побывал в обители своего Ангела, ему же предлагалось «гнёздышко» бывшей королевы, сестры матушки.
За домом, может, и следили, но не в последние месяцы. Райнеро затруднялся определить, где промозглее и холоднее — на первом этаже, сложенном из камня, или втором, построенном из дерева и снабжённым просто неимоверным количеством окон. Без ставен, зато с резьбой. Райнеро не имел никакой охоты наблюдать, как липкий, тяжёлый снег кидается на стёкла, похожие на донышки винных бутылок, и самовольно избрал для встречи единственный жилой зал внизу. Запас поленьев в поленнице порядком оскудел, но его хватило, чтобы разжечь кирпичный камин. Вдоль стен громоздилась резная мебель. Среди неё нашлись резные стулья и квадратный стол, а в кофрах скатерть, оловянная посуда и свечи, прекрасно вставшие в напольные канделябры в углах. На дощатый пол улёгся пыльный ковёр с тиктийским орнаментом. Бывший наследный принц не отличался в сервировке особой искусностью, предпочитая доверяться своему камергеру, но накрытый лёгким ужином из харчевни стол смотрелся сносно. Почти красиво. Да и обитая кожей кушетка встала у камина как родная, придавая запустелой комнате подобие уюта.
Впрочем, по-настоящему оживить это места мог только Ангел, и недопустимо, чтобы холод коснулся её. Райнеро сбросил плащ, набитый стынью и сыростью, рывком расстегнул на колете словно бы оледеневшие застёжки, после чего закрутился перед огнём, с наслаждением поворачиваясь то одним, то другим боком и упиваясь древесными ароматами. Север умел проявлять дружелюбие, но когда сам хотел этого. Похоже, он наконец-то начинал признавать блудного Яльте своим, оценив, как стоически тот сносил сегодня ветра, снега и льды.
Как только карета Юлианы форн Боон потонула в сгущающейся темени, Куэрво резко прекратил потешаться и парой хлёстких реплик толкнул сына из зимы в весну, одетую в пурпур тимьяна. Но не за теплом — за раскаянием. Когда в последний раз принц Рекенья вот так уединялся с девицей в охотничьем домике, его на всю Эскарлоту ославили похитителем девственниц и насильником. Разумеется, гнев воспрянул от дрёмы. И разумеется, Куэрво увернулся от ссоры. Сколько бы сын ни шипел ему о странном отцовском сердце, что заклеймило сына насильником и благородно взяло с собой на войну. «Принц обрёл тот позор, что смывается лишь кровью во имя отечества», так ведь сказал последней весной сиятельный маршал!