Закусив губу, Гарсиласо перебрался на прежнее место, забрался с ногами.
— Слушайте, что они говорят, — зашептал он тётке на ухо. — Я проснулся от их разговора, они считали, сколько дней нам ещё ехать. Помните, мы остались в той гостинице на сутки? Они ждали дальнейших указаний от дона Мигеля. Но не дождались и теперь нервничают. Они думают, что какой-то его замысел сорвался, и теперь за нами может быть погоня. Вот, слушайте… — Гарсиласо отстранился, облизнул губы, кивнул в сторону говорунов.
Хенрика прислушалась. Чутьё кричало, что сейчас они с племянничком услышат много лишнего. И пожалеют, разумеется.
— … теперь ты просто трусишь! — Голос высокий, как у женщины. Белокурый ангелочек, наверняка способный перерезать горло с лёгкостью остригающего розы садовника.
— Тебе ли обвинять меня в трусости? — А этот голос создан для отпевания покойников. Хенрику вечно бросало в дрожь. Сам висельник напоминал обмороженную цаплю, его огромные голубые глаза были совершенно пусты. — Королевская кровь так же красна, как и наша, да вот цена куда выше.
— Дрожишь за свою шкуру? — хихикнул Ангелочек.
— Теперь да. Ита никогда не проворачивал дел в такой спешке.
— Он вообще таких дел ещё не проворачивал, так что ж? — бахнул басом третий висельник. Хенрика прозвала его «сударь Громила», с ней он держался учтиво, как придворный. — Заткнись и смотри на дорогу. Нас так трясёт, будто по рёбрам скачем.
— Что-то пошло не так, — клекотал Цапля. — Нам следует остановиться и ждать, Ита с нами свяжется.
— Есть ясное указание, — напомнил сударь Громила. — Доставить женщину с ребёнком в Рункл. Прекратить болтовню, я сказал!
— Было и другое не менее ясное указание, — голос Ангелочка сочился мёдом. — Прищёлкнуть двух королевских, а третьего забросить в замок Клюва.
— Приказы герцога не обсуждаются, — процедил пустоглазый.
— Но ты сам нарушил его приказ, — подметил сударь Громила. — Не дождался гонца и уехал ещё утром.
— Минули сутки. Я не намерен подставляться погоне. Нас втянули в дела королевской семьи, и наши головы полетят первыми.
— На твоих руках кровь лишь одного, — умалил белокурый заслуги подельника.
— Не на моих, — огрызнулся тот. — Им приказали.
— Ита не возьмёт это убийство на себя, — засмеялся Ангелочек, крылья б ему отрезать. — Или ты надеялся?
— Руки мои мне не служат, — оправдал себя Цапля. — И когда над моей головой сгустятся тучи, руки спасут её.
— Это как же?
— Ита предаст — его подопечных не станет. Нет их — нет преступления. — Подонок! Да ему с такими глазами действительно только младенцев резать.
— Так уж и убьёшь? — усомнился сударь Громила. — В обход приказа герцога?
— Предательство отменяет любые приказы.
— Это наследный принц.
— Уже нет. Это всего-навсего беззащитный мальчик.
— А женщина? — решительно, Громила сама куртуазность.
— Что «женщина»? — не понял Цапля.
— Она вообще случайно в это ввязалась…
— И именно по её вине, — встрял Ангелочек, — изначальный план Ита полетел к Отверженному. Ну, и рогам его.
— Но её нельзя убивать, — упрямился сударь Громила.
— Почему это? — изумился белокурый.
— Она красивая.
Хенрику передёрнуло. Впрочем, бугай мог и не иметь задних мыслей.
— Короля тоже нельзя было убивать, — гнусаво запричитал ангеломудренный висельник. — Ибо полагается за сие кара Божья. Но Клюв всё ещё жив. Амис, мои отпетые грешники.
— Пока что жив, — клекотнул Цапля.
— Если вы двое сейчас не заткнётесь, — не выдержал сударь Громила, — я перережу глотки всем и скажу герцогу, что так и было. Доедем до города, там будут новости. Будем ждать. И убери свой кинжал, Вестник. Королевская кровь дорого обходится простым смертным, нельзя лить её неосмотрительно. Ждём.
В ответ ругнулись.
— Ждём, я сказал.
Замолчали… Хенрика поняла, что прижимает к себе племянника. Тот вцепился ей в руку, которой она стискивала стилет. И когда вынула? Он был куплен в той же гостинице у проходимца с глазами идеального «несчастненького». Куплен по наитию.
Гарсиласо вскинул к тётке взгляд.
— Папа умер… Дон Мигель его… — Племянник зажал себе рот, глаза блестели слезами.
Хенрика крепче обняла мальчика, саму её забил озноб. Не скоро забудется, как Франциско придавил её — огромный, тяжёлый и мёртвый. Как она хотела закричать, но крик не рождался. Как, цепенея от ужаса, пыталась выбраться из-под монаршей туши, но сил хватило только скинуть его ручищу у себя с живота. Слабая, маленькая королева. Но сейчас нужно быть сильной. Куда сильнее, чем в дни, когда король-отец и дядя пали в бою, и над страной простёрлась тень от крыл линдворма-победителя. Линдворм мог быть снисходителен к жертвенной деве, мог полюбить её. Но к похитительнице принца, к королеве-беглянке никто не проявит сострадания. Ни висельники Мигеля ви Ита, ни её кузен, из слизня сделавшийся зверем, пасынком Изорга. Нужно быть очень сильной.