— Устроим пир, — подмигнул Котронэ улыбающейся сестрёнке.
Кажется, пьеса вернулась с антракта. Но из параскения дом тётушки сделался сценой, Сезар же из ключевого действующего лица стал зрителем. Он дошёл до лестничной площадки, когда уловил разнобой двух голосов. Служба у принца научила дружить с темнотой, использовать себе на благо каждое её преимущество. Невесомый шаг в сторону — мозаика под подошвами и не вспомнит о нём, и лишь раскидистое деревце в кадке внимает, развесив листья, актёрам в холле, круглом, как яма орхестры.
— … Винья, не пугайся, Винья, верь же мне! Я уговорю его, и он не тронет вас. Не обидит. Я сам уплачу эту цену. Виновный да ответит.
— Святые лучики, как он узнал?…
Оливия и Рамиро стояли у подножия лестницы трагическим изваянием. Она поторопилась навстречу мужу без рокетти, а он вернулся домой без плаща. Его шпага кончиком ножен поддевала лохмотья утренней мглы, тускло мерцало серебряное шитьё колета.
— Уловка. Гнусная и грешная. Но лучше тебе не знать. — Рамиро молча обнимал Оливию, которая и не ждала ответа — только силилась не разрыдаться, сжимая губы и трясь лбом о его плечо. Супруги немного походили друг на друга: оба худые, порывистые, с резковатой красотой хищных птиц и равно хриплыми голосами. Рамиро, конечно же, был куда выше, да и размахом плеч Всевечный его не обидел.
— Она была дурной женщиной, — до времени придержав рыдания, Оливия отстранилась от мужа и принялась собирать к затылку массу тяжелых тёмных волос. Вода стекала с них, пропитывая сорочку, скапливаясь у босых ступней, придавая женщине образ русалки… Чей возлюбленный одумался и принял её любовь, но поздно, и разлука ждёт у ворот. — Она лишила тебя покоя при жизни, не отпустит и в смерти. Такие тайны уносит в могилу, а Бог о них и так знает.
Сезара прожгло огнём, как если бы у него поднялся жар, лихорадка, но мысли с отрезвляющими щелчками вставали стёклышками в витраж тайны семьи Рекенья. Сезар застал чету Куэрво до рождения Пенелопе, и для него не было тайной, что приёмный отец позволял себе знаться с другими женщинами. До того, как родилась Пенелопе, Оливия заправляла герцогским двором, держась неунывающей, отзывчивой и набожной сеньорой. Но стоило ей оказаться одной — лилось много слёз от неверности горячо любимого мужа и от несчастливых беременностей. С появлением на свет болезненной Пенелопе чета Куэрво распустила двор, сколь бы неприлично для герцогов это ни было, а Рамиро превратился из ходока в примерного семьянина. И всё же Сезар держался с ним настороже долгие годы. Однако этим летом маршал ушёл в отставку и сократил свой мир до двора, где король не отпускал от себя нового советника, и дома, где ступка для толчения трав легла в его руку так же ровно, как некогда лежала шпага. Но самый заядлый клеветник не смог бы выдумать, что крупнейшее своё похождение Рамиро ви Куэрво совершил до брака.
— А может, мы… Мы могли бы.… Бежать… Если бы только Пенелопе… Ох. — Оливия разжала руки, Рамиро успел подставить ладони волнам волос и поднял обратно, будто боялся, что, распустившись, они поторопят беду. — Вспомни. Вспомни, что Франциско сказал тебе. Почему отпустил? Проститься?
— Чем бы это ни было, я не побегу, — отчётливо вышептал Рамиро и прижался губами к волосам жены.
Сезар саданул кулаком по перилам. Побег казался не худшей затеей из тех, с какими он хотел подступиться к приёмному отцу… Отцу Райнерито. Вот ведь, Котронэ, впервые в своей близости с принцем вы зашли так далеко.
Узкие створы дверей никогда не выглядели столь ненадёжными как в то мгновение, когда отдались глухим размеренным стуком. Сезар чуть не сбил деревце, желая задержать беду, закрыть семью собой, вразумить Куэрво и устроить фору. Но лишь укутался в темноту, заставляя себя смотреть в просветы между ветками, как тётушка вздрогнула и припала к Рамиро, как попытался положить руку на пока незаметный живот жены и в то же время отстранить её.
Слова посыпались из её уст обжигающими камешками, стукая друг об друга, смешиваясь:
— Я не дам тебе погибнуть из-за неё, не дам утянуть за тобой, нет, она не получит тебя, слышишь?!
Котронэ усомнился в правильности своей «стратегии», больше чести было бы в том, чтобы спрыгнуть в прихожую и увести тётушку, но… Попасться на глаза страже значило обречь себя на немедленный арест и наверняка оставить тётю совсем одну, ведь в умах эскарлотцев не бывало принца без камергера, как дождя без туч.
Стук повторился. Сезар поймал холодок по позвоночнику.
Оливия попятилась к лестнице, оставляя мерцающие следы на мозаичном полу, одной рукой схватилась за столбик балюстрады, другую прижала ко рту. Рамиро коснулся эфеса шпаги, сделал три широких уверенных шага вперёд и рванул на себя створки.