Король Франциско запрокинул лицо сначала к фаворитке, затем к канцлеру. Вставным глазом обоих давно было не испугать.
— Сделайте же так, чтобы дорога стала безопасной! Мы не желаем в страхе оборачиваться на любой шорох, ожидая увидеть эти демонские глаза! Он должен быть брошен к моим ногам до конца ноября, ты понял, ви Ита?
Скамейка покачнулась, руки взмыли в воздух, и Гарсиласо чуть не упал. Обретя равновесие, он стащил со скамейки одеяло, подбитое волчьим мехом, укутался в него и с ногами забрался на стул за письменным столом. В горле запершило от ищущих выхода слёз, он сжал в кулак солнышко Пречистой, на губах зарождались слова молитвы.
Они убьют Райнеро! Так нельзя, так неправильно, за что? Разве он не искупил свои грехи изгнанием? Пречистая дева, защити его, защити его, защити его! Ни одну женщину он ещё не возлюбил более отчаянно, чем Тебя…
За свои одиннадцать лет Гарсиласо Рекенья немало плакал по вине брата, оправдывая славу малявки, заморыша, плаксы, но сегодня он пролил лишь слёзы скорби и горя. Как долго он пролежал в тайной комнате, обняв подбитое мехом одеяло и видя в нём Райнеро с запёкшимися ранами на исколотой груди?… Пасмурный свет едва втекал в амбразуры окон, мимо коридоров с которыми Гарсиласо брёл к себе в комнаты. Закутанное тучами, солнце могло стоять в самой высокой своей точке, а могло оседать за Амплиольские горы. Никому не было дело до принца, тени принца. Помимо… ещё одной тени?
Сдавив в кулак солнышко, Гарсиласо вжался спиной в балюстраду лестницы, как опрометчиво он начал подъём! Тень ревнивой герцогини пробудилась, когда он один за другим раскрыл её тайны, и теперь стерегла дерзкого мальчишку на краю лестничной площадки, высокая, острая, неумолимая…
— Опасно, принц, ходить в одиночку в столь смутное время… — тень должна была с воем пронестись сквозь него, пронзая смертельным холодом. Но вместо этого она плавно спускалась по ступеням, осыпая их шелестом юбок, и всё отчётливее обретала облик Розамунды Морено.
Гарсиласо оттолкнулся от балюстрады, поправил на груди солнышко, расправил плечи, пусть эта женщина видит, что заморыш встал на путь престолонаследника.
— Принц Рекенья должен быть выше страха, — он надменно припустил веки, вторя старшему брату.
— О нет, мой юный принц, второго Райнеро эта страна не вытерпит, посему будьте благочестивы, послушны и учтивы. — Розамунда Морено взяла его за руку, поразив сильной хваткой, провела вверх по лестнице и увлекла во второй из двух коридоров, что вёл в покои Райнеро и больше не освещался факелами. Вся отвага младшего принца ушла в ноги, приходилось шагать широко и уверенно, чтобы эта женщина не почуяла его испуга, слабости. Почему она прикоснулась к нему, сыну короля, раз она только графиня? Зачем ведёт в комнаты брата? В щеках затеплился стыд, неужели Треклятая троица узнала, что Гариласо подслушивал? Что же теперь, пристыдят, накажут, убьют?…
— Я — как он? — выпалил Гарсиласо до того, как страх бы сковал губы.
— Если бы я постучала в твои двери ночью, — Розамунда Морено склонила к нему вуаль, за чёрной дымчатостью угадывался длинный белый овал, как если бы вытянулся круг луны, — ты бы оскорбил меня, назвав суккубой?
Гарсиласо почувствовал, как горят уши. Плеснувшие перед глазами краски миниатюр из «Бестиария королевы Розмарины» чуть было не встали между ним и благочестием, учтивостью и послушанием.
Издав ломкий смешок, Розамунда Морено выпустила его руку и толкнула узкую дверь в покои беглого принца:
— Твой отец хочет увидеть тебя, и только попробуй разбить ему сердце.
Гарсиласо тихонько вздохнул, мать ли, мачеха, каждой он был одинаково не мил.
— Король, отец мой, я готов исповедаться. — Наверное, это плохая затея — представать перед ним, точь-в-точь повторяя слова, с которых Райнеро начинал покаяние.
— Приблизься к нам, сын наш. — Король стоял у окна, сосредоточенный и будто возвышенный, каким всегда бывал во время молитвы. Атлас колета до предела натягивался на могучей спине и, казалось, был готов затрещать от неосторожных движений, но то, что обсмеял бы старший принц, младший счёл признаком подлинного величия. Король должен не клониться к земле, а выситься над этим миром, тянуться ко Всевечному, что осенил его властью. Так сказал Донмигель, и коль скоро теперь Гарсиласо суждено унаследовать корону отца, может же он рассчитывать и на его стать?… — Тебя не должно было оказаться в часовне той ночью, но коль скоро Всевечный захотел, чтобы ты воочию узрел позор, павший на дом Рекенья, не мне противиться воле Его. Быть может, раскол в семье лишь укрепит её.