Шаги давались тяжело, казалось, Берни ступал не по твёрдой земле, а по палубе, как много лет назад. Его пошатнуло, нога едва не задела головы солдата. Драгун, лицом вниз, с пробитым пулей наспинником. Спутанные светлые волосы залиты кровью. Оссори насилу отвёл взгляд от не-Энтони. Закатное марево затапливало вход в ущелье, обтекало тела убитых, жадное до крови, вбирало её, сияя всё неистовей. Друзья не в долине, они в Лавесноре. Чернеющее ущелье горело красным только на пиках, а жадную глотку заливала другая краснота.
Шаг, второй, он даст ущелью поглотить себя. Снова. Шёл дождь? Земля сырая… Берни на секунду прижал ладони к глазам, резко отнял. Третий шаг, четвёртый, пятый. Он найдёт всех, найдёт и сдохнет рядом с ними. Израненные, порубленные, они лежали вперемешку с воронами. Как посмели те очернить память драгун своим поганым соседством, оставить в них пули, сталь? Берни остановился над драгуном из эскадрона Аддерли, стащил с него эскарлотца с раскроенным черепом. Нагнувшись, вынул кинжал из залитого кровью горла драгуна, отшвырнул, отёр пальцы о рукав поддоспешника. Дальше он смог сделать только полшага, иначе бы наступил на порученца Аргойла. Пуля разворотила подбородок и рот, когда-то опушенный усами, подражающими усам капитана. Оссори поднял убитого за руки, оттащил в сторону. Не уложила ли схватка капитанов вместе с солдатами? Полковник Неистовых драгун знал в лицо почти каждого, никогда не стоял за наградой, если солдату случалось отличиться, но теперь пришлось лишить их имён и лиц.
Над некоторыми, понуро опустив головы, стояли измазанные кровью лошади. У какой-то съехали, спали сёдла, у какой-то изрезались части сбруи. Драгуны приучали их к боям и смерти, и те пережили хозяев.
Берни оглянулся туда, где послал Витта в его последний прыжок. Верного коня разорвало ядром, и всадник не представлял, как выжил сам. У раскланявшихся в разные стороны пушек начинались кровавые борозды — ровно по следам пушечных выстрелов. Смотри, полковник, смотри, скольких солдат уложило ядрами только потому, что тебе пришла в голову эта блажь со взятием пушек. Смотри, сколько солдат сложило головы за одну только твою спесь.
Берни всмотрелся в место, где в последний раз видел Энтони. Друга там не было, только чужие разорванные пушечными ядрами тела. Берни насилу отвёл взгляд, двинулся дальше. У самый стены ущелья, будто стараясь вжаться в камень, стояла чалая кобыла. Из стремени свисал мёртвый. Берни выпутал его, отнёс к камню скал, зачем-то взглянул в лицо покойника. В уши будто выстрелило из пистолета, он дёрнулся, из-под сапога хлынули камешки, они должны были состукать, но стука не было. Берни выдохнул, но выдоха тоже не было. Лицо убитого оказалось лицом Айрона-Кэдогана, не позабытым, красивым, царственным. Чёрная вьющаяся прядь спадала на глаз под широкой заломленной бровью, кровь на нагруднике, повторяя рельефный узор, стекалась в образ линдворма с крыльями.
Оссори предал, убил не только живых, но и мёртвых. Сюзерен, друг, побратим, Кэдоган сегодня погиб тысячу раз. Погиб вместе с каждым своим драгуном, а драгуны вторили жизни своего создателя. Стремительно набрали величия и так же стремительно вспыхнули и погибли, уложившись в один взмах драконьих крыл.
Берни попятился, морок схлынул, но на новых шагах Кэдоган настигал его, проступая в каждом убитом драгуне. Жив ли он сам, или это муки души, что должна ответить? Если так, он готов. Стиснув зубы, Оссори уставился в сердцевину алого круга солнца. Омытое драгуньей кровью, оно опускалось всё ниже, бесстыдно заглядывая в мёртвые лица. Перед глазами замерцали яркие пятна. Сквозь них Берни различил, что к нему направляется конь. Неуверенно, прихрамывая на одну ногу, но он шёл. Он нёс всадника. Берни всмотрелся в обмякшее в седле тело, сердце ухнуло в ушах, пустилось в сумасшедший бег.
— Эрик? Эрик, мальчик… Эрик! — голос его и не его, охрипший, тихий, но крик будто разорвал горло.
Берни подбежал к мальчику, бережно снял его с седла. Жив, он может быть ещё жив. Но голубые глаза широко распахнуты, а рот омыт кровью. Полковник опустился на землю, всё ещё держа на руках порученца, не желая отпустить. Эрик рвался в бой, ему не терпелось жить. Ещё утром Оссори знал, что скоро доверит Геклейну командование, мальчику было суждено прославить эту слабую фамилию. Он хорошо помнил, как скривился, когда Лоутеан сообщил, что его друг и советник, Тристин Геклейн, редкая размазня, просит за кузена. И он так же хорошо помнил, как удивился, когда вместо ожидаемого нежного юноши с завитыми локонами к нему вышел лихо улыбающийся Эрик. Он и сейчас будто улыбался полковнику.