— Райнеро? У тебя всё в порядке?
Бастард чуть не хлебнул воды. Резко сел, тряхнул головой. Вот же, голос папочки настиг даже на дне ванны. Рамиро стоял рядом, обернув одно льняное полотенце вокруг бёдер, а второе накинув на плечи. Волосы он зачесал назад, щёки тщательно выбрил, кожу отскоблил мылом до красноты. Жених или недокормленный поросёнок с невероятно участливым взглядом? С обеспокоившегося герцога-поросёнка капала вода, и от его бадьи тянулась цепь мокрых следов.
— Да. В полном. — Райнеро с сожалением вылез из воды, но не терпеть же рядом эту кислую рожу. Изображает из себя несчастного героя, мученика, того и гляди, объявят блаженным при жизни.
Райнеро повернулся к Рамиро спиной, чтобы не сказать, голым задом. Стянув с ширмы своё полотенце с вышитым по краю синим узором, обернул его вокруг бёдер, провёл рукой по мокрым волосам, сгоняя с них воду. Босыми ногами прошлёпал к кровати, куда бросил сумку. В ней ждали шерстяные носки, брэ и свежая сорочка, купленные в Блаутуре на деньги щедрого папочки. Пришлось признать, что «ящерицы» не только ловко лазают меж камней и лупят хвостами «воронов», но и прядут хороший лён, выращивают завидный хлопок. В комнате становилось душно, но раскрыть окно холодному ветру было невозможно. Райнеро помедлил натягивать сорочку, тело ещё дышало жаром от горячей воды. Вдруг спины коснулось что-то прохладное.
— Подожди, не дёргайся.
Райнеро оглянулся. Рамиро чем-то мазал его шрам между лопаток. Заметив сыновий взгляд, показал маленькую деревянную коробочку.
— Это мазь, на травах, её сделала Оливия. Это от воспаления. Твой шрам…
— Мой шрам не заслуживает такого пристального внимания. Несколько лет назад — да. Сейчас — нет.
Как только папочка убрал руку, непочтительный сын дёрнулся и быстро надел сорочку. Шрам в самом деле немного беспокоил, но такая забота разозлила ещё больше. Показная забота. Не винит ли себя отец в том, что недоглядел, и на своей первой войне наследным принц получил ранение, едва не стоившее ему жизни? Не наследный принц, сын…
Райнеро тряхнул головой, сдёрнул с каминной решётки высохшие, тёплые штаны. Интересно, думал Куэрво о нём раньше как о сыне, или же Райнеро всегда был для него только его высочеством принцем? Чтобы не успеть спросить это, Райнеро быстро натянул сапоги, прихватил колет и выскочил из комнаты «Короля Рейнгхьера».
— Откажитесь от лубленой сёмги, — бякнула картавая белобрысая коза, отбившаяся от напропалую отплясывающего козлячьего «стада». — Горчицу вы едва ли почувствуете, а вот уксус выест вам дух. Возьмите свинину в перце и клюкве.
— Пропади. — Принц Рекенья злым прищуром отвадил блудную козу прочь и обратился к хозяину постоялого двора, стараясь говорить медленнее, как принято у северян: — Трег-ве, поме-няй мне за-каз! — Желудок урчал беснующимся котом, предвестием голодного будущего. Именно оно грозило бастарду при попытке распроститься с папочкой и предоставить себя своей судьбе. Метель хлестала по окнам белыми косматыми лохмами, рвалась внутрь, явившись по душу беглеца, неудачника, малявки. Если это новый облик его участи, то возможно ли, чтобы прежде она была полднем, пахшим солнцем, нагретым камнем, бархатом дорожной пыли?
Но всё ли было безоблачно в том солнечном, апельсиновом полдне? Открыто ли светило на семилетнего Райнерито солнце, когда он за руку с сестрой гулял по дворцовому саду?
— Рамиро! Вы стали слишком похожи… — Матушка кладёт поверх круглого живота унизанные перстнями руки, личико становится снеговым.
— Ну, что вы, — дон Рамиро почти смеётся, ох уж ему эти пугливые женские сердца, — он же ещё ребёнок.
— Я уже вижу сходство! — Мать подносит к глазам кружевной платок. Излюбленный жест, если надо бросить мужчину к её ногам. — Ты хочешь дождаться того дня, когда его заметят другие? Когда я с ужасом осознаю, что пропала, что подо мной разверзлась пропасть? Отступись немедля, Рамиро, заклинаю Пречистой девой! Он уже боготворит тебя!
Герцог ви Куэрво падает перед королевой на колени и целует белые безвольные руки.
Тогда он не понял разговора королевы и герцога, но теперь.… С самого его рождения…
Шумная гулянка сотрясала «Козлячью гору» до основания, и Райнеро не мог оставаться в апельсинном, узнавшем ужасную тайну полдне. Он и так-то устроился в дальнем левом углу столовой, у самой стойки, под железными рамками, с которых свисали пустые горшки и ковшики, и за дубовым буфетом, чей бок прикрывал ему спину. Зал же по всей своей немалой длине превратился в луг для выпаса, где козлы и козы стучали копытами в разудалых плясках. Лютни бренчали колокольцами, тромбон вопил дурным селезнем. Принц Рекенья почитал своим присутствием городские и сельские праздники, и раньше он бы вломился благодушным быком в сборище горных козочек. Бастард Яльте уподобился своему прежнему отцу королю Франциско, тот негодовал на веселье с той же силой, что и на ересь.