Итак, Альда Уйалс выйдет замуж за человека войны. Он даже очаровал её минут на пять, когда встречал на опушке Марионского леса. Возмужавший, опалённый чужим — эскарлотским — солнцем, с рукой на перевязи, которую до последнего скрывал под замысловато скроенным нарядным плащом.
— Простите, что не сам увёз вас из отчего дома, мессира. — Он поклонился ей с изысканностью, каковой раньше в нём не было, и поцеловал руку. Именно поцеловал — не чмокнул и отвернулся, как делал до того, как уехал за воинской славой. — Надеюсь, вы не слишком утомлены дорогой, и мы славно повеселимся на нашей свадьбе?
— Как вам будет угодно, мессир, — девица Уайлс были слишком воспитана, чтобы проявить чувства. Она совершенно точно не любила жениха. Но её радовали постигшие его изменения. За те два года, что они «провели в разлуке», как это принято говорить у помолвленных, жених очень похорошел. Альда и раньше находила его лицо симпатичным: прямой высокий лоб, низкие брови, придающие суровость обычно лёгкому взгляду, полные губы. Теперь он выглядел намного взрослее, он приобрёл военную выправку, не утратив врождённой грации, подрос, пожалуй, до ста двадцати пяти ний[2], а плечи у него стали широкими — за всем этим, как за каменной стеной. Невыносимая рыжесть его волос несколько померкла, кудряшки, хотя и по-прежнему падали ему на лоб, ослабли, и Рональд больше не походил на барашка.
Второй раз он целовал ей руку дольше положенного, стянув перчатку. У Альды перехватило дыхание. Может быть, замужество окажется не хуже затворничества среди книг. Может быть, Берни поумнел, и ей больше не захочется обрушить на его глупую кучерявую голову фолио? За два года он нанюхался пороха, брал города и, надо полагать, горожанок. Под одеждой у него, кроме литых мышц, наверняка появились шрамы. Он пропах войной. И теперь вернулся, чтобы сдержать слово перед затворницей и книжницей, которое дал не совсем по доброй воле.
— Я бы мог провести с вами вечность под этими елями, но.… Окажите мне честь: доедемте до церкви св. Иды в моей карете и под моим эскортом.
— В этом есть резон, — Альда обрадовалась, не подав виду. Её совершенно утомил брат, грозящийся засунуть зятя в мешок и в таком виде «волоком приволочить» в Эльтю́ду[3], требуя для сестры развода и возвращения ей девичьей фамилии. — Тем более, что нам с вами предстоит узнать друг друга заново.
— Заново? — Рональд хохотнул. — Мессира, я вас умоляю, разве вы изменились? Вы, я погляжу, так и не нашли себе другого жениха. Это прискорбно, неужели никого не очаровал ваш ум? Я думал, приеду, благословлю и со спокойным сердцем женюсь на другой. Да что теперь! Раз дождались меня — придётся брать в жёны вас. Итак, вашу руку, мессира.
В этот миг все чаянья Альды рассыпались осколками льда. Вложив во взгляд весь холод, на который была способна, она посмотрела в насмешливые голубые глаза графа Оссори.
— Это так рыцарски с вашей стороны.
От протянутой ей руки девица Уайлс отказалась.
В карете, где подушки источали упоительный запах новой кожи, Альду ждали ещё несколько сюрпризов. Разумеется, сомнительных. Во-первых, этот дурак стиснул её палец обручальным кольцом и сидел с ухмылочкой до ушей. Такая нетерпеливость была просто неприлична. Во-вторых, он попытался сказать то, что исправило бы недавнюю грубость. Вышло неудачно:
— А глаза у вас синие-синие… Удивительные. Прямо как лёд.
Альда заморозила его тем самым льдом, и жених отвернулся, выпятив подбородок. В-третьих, его левая рука оказалась на нарядной, в тон колету, перевязи.