— Что? — Сезар в манере принца притянул к себе зятя за перелину плаща, чуть не напоролся на острие его носа. — Сезарина ждёт ребёнка?
— Хотел бы я, чтобы это так и было, но с её набожностью наследники у нас появятся действительно с божьей помощью! — Сбросив его руки, Мигель потёр пошедший складками лоб, грустно усмехнулся и понизил голос: — Ты знаешь, что мне можно проводить с супругой ночи только по угодным Богу дням? Пару раз в месяц.
Когда Сезар предложил Мигелю взять в жёны свою старшую сестрицу, он точно знал, что лучшего мужа для Сезарины не найти. Ита был образцом надёжности, внимательности и доброты, хотя все эти качества показывал лишь избранным. Король приказал Мигелю жениться, и Мигель женился, радуясь как тому, что теперь есть, кому управлять его заброшенным герцогским двором, как и тому, что Сезарина не только красива, но и не ревнует мужа к работе, взятой им в жёны намного раньше. Существовало лишь одно «но»: больше мужа и родного брата Сезарина любила Всевечного.
— Ты знал о её беспросветной набожности, когда вёл к образу Пречистой…
— Самое страшное, что ей эти дни нравятся, и потом она молится с удвоенным рвением, и…
— Осторожней, Ита, ты говоришь о моей сестре, а я не желаю… — Сезар оборвал себя на полуслове, почувствовав первые всплески тепла в груди. Это пробуждался его новый образ. Сейчас Сезар с трудом подавлял гнев от обиды за сестру, сжимал кулаки и цедил сквозь плотно стиснутые зубы «Осторожней».
— Да, ты прав, не стоит об этом. — Кажется, Мигель тоже заметил перемену. — Просто не хочу, чтобы в её письмах помимо милой чепухи о вере и долге появились слова о спасении ближнего и руки помощи заблудшему.
Дождь-демон заливал театр Сезара ви Котронэ. Разгонял прочь зрителей, обрывал спектакль на трети его жизни, смывал лицо, надевая взамен маску. Сезар подставил ему лоб, чтобы теплом заполнить леденящую пустоту.
Где ты, король? Твой город, то древний, то юный город, вызванивали капли дождя по поверхности листьев и лепестков, занял чужак в короне, вечность твоей по крови.
Начавшаяся игра призвала тряхнуть кудрями, одарить кривой усмешкой своего первого зрителя и отбыть, пружиня шаги по лужам, разлетающимся всплесками прошлой, отыгранной жизни.
— Не бойся, Клюв Ита. Нас ждут великие дела, так? — бросил через плечо не Сезар ви Котронэ, но Райнеро Рекенья-и-Яльте.
Минувшей ночью Райнеро снова ворвался в его сон.
— Я не забуду день, когда отец отрёкся от меня на глазах Пречистой Девы, — сказал он с жёсткой усмешкой. — И я не забыл, как ты подглядывал за мной и упивался моим несчастьем.
И брат притащил его в какое-то место под безнадёжным небом, заросшее осокой и багульником. Под корявой коротышкой-сосной темнела яма могилы. Райнеро толкнул его к плоскому овальному камню — надгробию, колени подогнулись, их закололо осыпавшимися иголками.
— Можешь написать себе в эпитафии нечто вроде «невинно убиенный», — милостиво разрешил мучитель.
— Но мне нечем писать, — пролепетал Гарсиласо.
Райнеро с ухмылкой поднёс к его носу изгибистое лезвие:
— Твой славный старший братец об этом позаботился. Протяни руку, живо!
Райнеро заставлял Гарсиласо писать эпитафию самому себе. Прямо на надгробии, кровью. Чтобы не было недостатка в чернилах, демон услужливо наносил ему на ладони и запястья новые порезы. На этот раз крови хватило.
Проснувшись, Гарсиласо не вспомнил текста эпитафии. Но настроение на весь день было испорчено. «Хроника родословной эскарлотских королей от Агустина Вольная Птица до Тадео Четвёртого» и вовсе довела до отчаяния. Какими рваными и жалкими оказались его знания об истории королевства, которым ему предстоит управлять! И каким терпеливым казался теперь старший брат. Но какой прок от блестящего образования, если сердце у тебя чёрное и гнилое?
Гарсиласо отложил книгу, залез с ногами на подоконник и прижался лбом к холодному стеклу, нарушая сразу два запрета: приближаться к окну и показываться за стеклом. В Айруэле шёл дождь. Где-то там промок до нитки его брат-убийца. Возможно, даже простудился. А может, пережидает ненастье под надёжной крышей, в тепле. Но он был свободен, в отличие от Гарсилосо. С покушения прошло полмесяца, но отец не ослаблял бдительности. Принца Рекенья не радовало, что в его покоях стоят обряженные в панцири воинов истуканы, но хуже были пажи. До того дня, когда над ним просвистела смерть, принц умело ускользал от свитских. К причуде привыкли и не бросались по пятам. Теперь его стерегли какие-то «гекконы»: правая лапа зелёная, левая — жёлтая, спина и пузо в апельсинную крапинку. И ведь не сбежишь! Наследнику трона не дозволено выходить на улицу, приближаться к окнам. Еду сначала пробовал один из «гекконов». По разумению короля Франциско, Райнеро мог унизиться до яда. Сам Гарсиласо находил отравление не кровожадным, а, следовательно, оно не годилось для замыслившего братоубийство Райнеро. И ладно бы, только это! Отныне принц Рекенья передвигался по замку с охраной в десять человек, что выстраивались вокруг него непроницаемым кольцом. Гарсиласо не видел ничего, кроме металлических спин и покачивающихся в такт шагам шпаг. О потайных комнатках он и думать не смел. А ведь совсем недавно он был никем не замечаемой тенью принца и знал множество способов ускользнуть от принявшего священство учёного, который преподавал принцу основы богословия, древний язык равюнь, точные науки и землеописание. Принц прятался в потайной комнате, сказывался больным и проводил весь день в одиночестве, или же сбегал к Донмигелю… Пожалуй, хорошо было только то, что после покушения на принца Донмигель внял его просьбам и добился у короля право преподавать половину дисциплин.