— Да ради бога, Альда, что вы себе напридумывали! — Дисглейрио резко отнял её руки от мешка с родной головой безголовика и раскрыл.
Альда зажмурилась, спрятала в ладонях лицо, ресницы в конце концов намокли, сердце понеслось в лихорадочном беге, отдалось в налившихся болью висках. Она не готова, нет!
— Вы всерьёз подумали, что ваш супруг пал вместе со своим полком?
Сморгнув слёзы, графиня Оссори чуть развела ладони. В щели показался и исчез поникший нос капитана Рейнольта, слово затупился кинжал. Последовал стальной высверк — и Альда уронила руки себе на колени. Недруг Рональда держал перед ней его шлем, знаменитый драгунский кабассет, а его слова значили только то, что безголовик живой. Живой!
Она выхватила кабассет из рук Рейнольта, он не драгун, он не должен касаться! Поднесла к носу, ловя терпкие запахи гари, железа… крови? Медвежьи мордочки скалились на неё, затенённые тёмным налётом. Да, кровь, но вражья, чужая! Альда прижала шлем к сердцу, чудилось, удары гулко отдаются в железо, оживляют, спешат выстучать Рональду, что она здесь, рядом. Кончики пальцев касались бессчетного количества царапин и вмятинок, немыслимо пропустить хотя бы одну! Она гладила кабассет, как в эпоху безголовиков, а может, и ныне, украдкой гладила непокорные кудряшки Берни. Это всего лишь шлем, и только Лоутеан Нейдреборн, этот позёр, этот «любитель красивых телодвижений», как на пару обозвали его Берни и Тони, мог передать его в форме подлинного эпоса. Глупый, вечный Мышиный хвост! Но искренность его тревоги о Берни не ставилась под сомнение… Где муж и что с ним? Жив, но тяжело ранен? В плену эскарлотцев? Что же это такое!
На мгновение прижавшись к кабассету лбом, графиня Оссори поставила его на колени, придержала за погнутые поля и обратила к капитану Рейнольту вопрошающий взгляд.
— Мессир, вам что-то известно. Говорите, коль скоро назвались моим другом.
Рейнольт поднялся на ноги, влажно скрипнув кожей жёсткого сапога. Его лицо заострилось, сделалось режущим, словно клинок. Досель Альде не доводилось наблюдать, как сердито заломляются его брови, как напрягаются скулы, как до бледности сжимаются губы, и у них прорезается складка. Он отошёл к камину с высоким, обрамлённым «змеиным» барельефом порталом, заложил за спину руки и словно бы доложил сухо и с издёвкой:
— Оссори наконец получил по рогам и подрастерял гонор, но всё-таки он жив, о чём с прискорбием вам и сообщаю.
Движением плеч графиня Оссори скинула с них капитанский мундир, соблюла осанку, вложила во взгляд весь лёд, что успела собрать по осколкам:
— Если вы желаете остаться мне другом, не используйте подобных слов, говоря о моём муже. Иначе, если он по возвращении пожелает бросить вам вызов, я не стану препятствовать и не приду зажать вам раны.
— По возвращении ему не сносить головы, — эти слова пробили сердце навылет, а вдогонку к ним в Альду устремился разящий взгляд из-под зло заломленных бровей. — Отдам Оссори должное. Он уцелел. Вышел из стычки победителем, о чём я сообщаю всё с тем же прискорбием. — Дисглейрио склонил голову к правому плечу и тут же выпрямил, жёсткие губы искривила усмешка: — Право, не знаю, на что он надеялся, но славные песни ему впредь не услышать. Только злые. Вы знали, что этот жанр сложился на заре основания Блаутура и представлял настоящую опасность для чести рыцаря? Хронисты пишут, что некоторые предпочитали скорее погибнуть, чем услышать, как о них сложили злые песни. Я уверен, в том песеннике, что я подарил вам, найдётся парочка образцовых. Хотите прочесть их вместе?
Альда обессилено привалилась к жёсткой спинке кресла, подвинула к животу шлем. Из символа неуязвимости Рональда тот превратился в символ краха его славы и, скорее всего, заката эпохи Неистовых драгун. Её дружба тоже кончилась сегодня. Единственный, кому она доверяла, кого считала другом, кому была готова дать поцелуй и больше, умолчал о беде Берни, умолчал себе в угоду, предал её доверие. Рональд в изгнании. Ей приказано затвориться дома. Кто попросит за них? Кто защитит её, если Лоутеан даст своей неприязни волю?
— Вы знали, что Рональд в опале, знали и пришли ко мне… — ресницы отяжелели от слёз, и образ Рейнольта разнесло на серебряно-чёрные мазки. — Ничего не сказали! Вы целовали меня, вы желали… А я… Как же… Рональд в беде, а я… — Альда обняла себя за озябшие плечи и забралась бы в кресло с ногами, сжимаясь в клубок, но Дисглейрио шагнул к ней, заставил встать, бережно взял за локти.