— А вдруг он заразный, тётушка?
— Я трогаю его палкой…
На сей раз Квентин увернулся от тычка, рывком сел. Глаза раздражало, но он вскинул их к небу, всматриваясь. Да нет же. Это просто солнце, там, наверху, и мёрзлая земля в клочьях снега здесь, внизу. Он выдохнул, провёл по лицу руками, обхватил заболевшую голову. Боль не та, нежели при заразе, лицо и руки замёрзшие, но чистые. Обернувшись, Квентин узнал, что изголовьем ему служила холщовая, пропитанная особым раствором сумка — родная сестра той, которую он имел при себе, будучи в Диких землях лекарем. К ней прислонялось нечто плоское, сквозь прореху в тряпье поблескивали… не было веры глазам — колки и фрагмент грифа. Цитра.
— Куда ведёт этот тракт? — спросили не столько с капризом, сколько с опаской. — Отвечай мне!
— Если госпожа изволит убрать палку… — Какой язык? Его льдинки звякали и с хрустом ломались, крошились с шорохом. Блицард! — И скажет, куда она желает попасть… — Пытаясь удержать равновесие, Квентин закинул на плечо сумку, приладил подмышкой цитру и поднялся. Простёршиеся по земле тени двух всадников в капюшонах — средняя и маленькая, уж не ребёнка ли — отступили от него, звякая сбруей. Он мельком себя оглядел — кажется, выглядел пристойно. Впрочем, колючий плащ из шерсти был непривычен плечам после трёх лет жизни за Полукругом. Или — сердце ёкнуло — путники заметили отсутствие тени?
— Живее, я жду!
Квентин повертел головой. В нескольких шагах от него вырос каменный столб выше его самого, мильный камень, в середине которого задирал порядком стёршийся нос один из давних королей Блицарда. От королевского профиля расходились две стрелы с подписями у наконечников. У верхнего значилось «монастырь св. Агнеты». Стало быть, этот путь вёл в провинцию Андрия. Ну не смешно ли, выпав из сна об одном своём прошлом пристанище, уткнуться в напоминание о другом?
— К Андрии, госпожа.
— Так и быть. Если проводишь нас до гостиницы, — с неохотой выговорили сверху, — я оплачу тебе ночлег и ужин. По рукам?
— Если то будет в моих силах, госпожа… — Ежась, пряча за пазуху свободную руку, Квентин поднял глаза на всадницу. Кажется, на ней было мужское платье. Подул зимний ветер — без запаха, без забавы, без жалости. Капюшон спал с головы путницы. Квентин едва не сел обратно под мильный камень. — Хенрика?
Она забралась в чужую, промёрзшую койку не Хенрикой Яльте — провонявшей лошадиным потом беднячкой. Её сорочка несвежа, волосы стянуты в косу и грязны, кожа шершава от ветра и холода. Хотелось по детски засучить ножками и расплакаться. Но вместо этого Хенрика приподняла покрывало, плащ и куртку, над которыми угадывались вихры волос давнего знакомца, мастера Квентина. Прижавшись к нему, она упёрлась макушкой ему под подбородок, закинула на него ногу и засопела. От него исходил забытый лёгкий запах лекарственных травок и чистоты, дивным образом сочетающийся с ароматами выделанной кожи и летнего солнца — от куртки.
— Я грязная оборванка, — вздохнула Хенрика судорожно. — Даже у тебя, у бродяги, одежда лучше моей. Ты стащил её у знатного путника?
— С чего ты взяла? — Мастер Квентин обнял её, это забытое прикосновение отозвалось в ней трепетом.
— Я не слепая, Квентин Кёртис… Носить такой лён и такую кожу может разве что… принц. — Луна била в другое окно — крохотное, под потолком, и освещала другого мужчину — безбородого, долговязого… Мирного, чьи руки выточены лечить, утешать лаской и касанием по струнам. Но тем резче, напористей проступал в памяти оживший кошмар. Кружева на воротничке сорочки и тяжёлая влившейся в неё кровью кожа куртки, сшитой строго по широкому размаху плеч. Худая рука, вся в оплетении льдисто-голубых вен, и рукоять мироканской сабли. Нелепый контраст. Страшный контраст. — Нет… Носить это может теперь уже король.
— Мне это… отдали. — Квентин напрягся, одеревенел, как корпус его цитры. — Но знаешь, моя куртка теплее твоей. Я не оставлю свою королеву мёрзнуть.
— Дожила. — Из-за обветрившихся губ ей было отказано даже в усмешке без боли. — Бродяга жертвует мне свою одежду. Ну почему всё так, Квентин?
Жизнь без короны оказалась совсем не такой, какой видела её королева из дворцового окна. Человеческую плоть совсем не так просто проткнуть, как гласили истины Яльте. И спать с этим тоже не просто. Сны отныне пахнут страхом и кровью, звучат предсмертными хрипами и хрустом сломанных позвонков. А воришки — это вовсе не обаятельные прохвосты из плутовского романа, а страшные, грязные убийцы. По телу пробежала дрожь. Хенрика теснее прижалась к Квентину. Долго сдерживаемые слёзы обожгли глаза. Её Блицард оказался совсем не ласков. Диким яльтийским волком он скалил клыки, рычал на свою королеву, клацал челюстями по ногам лошади, рвал плащ.