— О чём ты плачешь, родная? — Квентин провёл рукой по её волосам. Если бы могла, она бы закуталась в этот щекочущий ухо мягкий шепот.
— О бедной дурёхе, — совсем не царственно шмыгнула носом Яльте. — Я узнала твою теперешнюю жизнь скитальца и не понимаю, как ты до сих пор остаёшься жив.
— Однажды мне сказали, что я наказан жизнью. Такое вот проклятье.
— А за что прокляли меня, Квентин?
Грабители взяли не только кошель. Они забрали у Хенрики Яльте уверенность в том, что Блицард помнит свою хозяйку. Ещё никогда она не жила в таком ужасе, в неизвестности, что их с племянником ждёт на той дороге, за тем поворотом. В неизвестности, сможет ли она защитить его.
— Мне страшно, Квентин. Мы с Салисьо совсем одни…
— Вы не одни, родная.
— Он мой племянник. Я спасла его от смерти в родном доме, увезла прочь, но, Квентин, моя земля… Едва ли она добрее. Квентин, мне так страшно… Я не уберегу его, он такой маленький и слабый. Он спит так плохо, он мечется, скулит, хнычет… А когда бодрствует, то всё время молчит и почти ничего не ест, если он заболеет… Он ненавидит меня, Квентин? Ненавидит? — Хенрика подняла обожжённые слезами глаза на Квентина, вгляделась, ища ответа. Прежде он был таким мудрым. Нащупал и «прочёл» её рану, которую она прятала так старательно, так глубоко. Даже заживлял какое-то время. Теперь он дал ей смутную улыбку, поцелуй в лоб. Они могли бы стать лекарством. Но его лицо… Как исцелять других, если сам ты так горек? Его лицо, казалось, ещё больше вытянулось и измялось морщинами от несбывшихся надежд, разочарований. Загар, какого не получишь в Блицарде, и тот не бодрил. Глаза были посажены близко и глубоко. И если прежде, задумавшись, он выглядел хмурым, то теперь — совершенно несчастным. Профиль стал из грозного скорбным, губы тоньше и ещё неулыбчивей, подбородок ослаб. Прежде оседлому, а теперь бродяге, жизнь не давалось мастеру Квентину легко и, похоже, правда была скорее проклятием. Судорожно вздохнув, скорчившись всем телом, Хенрика нырнула обратно под этот ослабший, но такой славный подбородок.
— Ну-ну, что случилось с моей королевой? — От этой чуткости, какой обладал только Квентин, слёзы начали душить. Хенрика не давала им волю с того дня, как они с Салисьо покинули Эскарлоту. — Шесть лет назад ты смело наставляла рога своему жениху с простым лекарем и совсем не знала беды.
— Та королева была королевой… — От вздоха взрезало болью грудь. — А теперь мне пришлось отдать корону.
Та королева пробралась под чужим именем в Тимрию, вотчину Айрона-Кэдогана, и местом тайных встреч с женихом избрала городишко вблизи от тимрийской столицы. Но, сколь бы удобным не было расположение Тимрии, Кэдоган, крылатый линдворм, не мог быть со своей девой подолгу. Думая, что уже заполучил Хенрику Яльте, он всё чаще пренебрегал ей ради дел королевства и позволял себе шуточки о подневольном состоянии её бедной, истерзанной войной страны. В конце концов, Хенрика столь огорчилась его поведением, что слегла в постель. Рыдания, вроде этих, рвали ей сердце, сжимали спазмами живот, в котором никак не зарождался наследник, залог её брака и союза двух королевств, залог её счастья с тем, кого она так любила. Пришлось позвать лекаря. Лекарь оказался таким исключительным. Стал настоящим лекарством, что было так нужно.
— Тшш…
— К-квентин, а что случилось тогда? — Слёзы терзали её, заставляя жалко подвывать, жаться к тёплой груди Квентина.
— Когда, родная?
— Когда мой Кэдоган узнал о тебе. — Только руки Квентина, мягко гладящие её по голове и спине, отгоняли слёзы.
— Хм… Простому лекарю пришлось собрать вещи и уехать. Но жизнь бродяги мало меня печалила.
— Почему ты оказался на том перекрёстке, сегодня? Как нищий… — Сколь бы жалким, убогим он ни выглядел под тычками сука, там, у мильного камня, его объятия остались прежними. Они одинаково утешали и обиженную на жениха королеву, и познавшую страх глупую оборванку. — У тебя же была какая-то лавочка… Аптека?
— Была, родная. Но от разгромленной лавочки не много толку.
— Мой бедный Квентин… — Хенрика теснее обвила его ногой. Она так и не согрелась в этой стылой каморке без очага, придатку к их Салисьо гостиничной комнате. Малыш спал, и, хотя дверца между комнатами плоха, он не должен услышать её слёз, сомнений и страхов. — Ты тогда лишился всего, как я сейчас. — Хотелось ответить благодарностью на объятия. Забравшись Квентину под рубашку, она заставила его повернуться на бок, лицом к ней, и обняла за спину. Худоба, тёплая кожа, всё это как раньше. Новыми были неровные, глубокие борозды. Под лопатками, вдоль позвоночника, везде, в сумасшедшем, хаотичном разбросе. Её пробрала дрожь, пальцы замерли на плечах Квентина.