Котронэ вытянул из-под рубашки солнышко Пречистой и перебирал в памяти тех несчастных, которых за принцем ему пришлось «прибирать». Сбрасывать в реку или канаву, выносить в мешке в переулок или даже подкладывать с запиской в зубах на чужое крыльцо. Но такого приметного покойника Сезар припомнить не мог.
Этот кабальеро, лет тридцати пяти-сорока, балансировал на грани уродства и трагической красоты. Не то изящный, не то попросту исхудалый, он прихрамывал на одну ногу, и из-за хромоты этой бросалось в глаза, что одно плечо у него выше другого. Гармонию пальцев на гладких руках ломали до безобразия кривые мизинцы. Красивый тонкий рот он открывал лишь слегка — и трапезничая, и разговаривая. Пожалуй, Котронэ бы запомнил мольбы о пощаде в такой медлительной, тягучей манере… Гость описывал, как в королевском зверинце Рокуса впервые увидел морское чудище с избытком бивней и ласт, и как слегка разочаровался коронацией нового короля Блицарда, лишённой колорита богов и варваров Тикты. Котронэ же ловил себя на том, что не просто слушает — успевает додумать за чудака предложение и дослушивает потом.
— … да, ваше высочество, вам непременно стоит… — «побывать там», кивнул сам себе Сезар. — побывать там. Подумать только, сколько свободного времени мы получаем, впав в немилость к… — к королю, что ли? — … к собственному старшему брату. Сначала я считал провинцию почти тюрьмой и винил в отросшем брюхе, но потом… — Сезар терялся, что потом, мертвец его подловил. — Вы, что же, так и не угадали, кто я, ваше высочество?
Котронэ охватило прегадкое чувство. Так бывало, когда зритель теряет веру в образ актёра, и спектакль движется к провалу, неотвратимо! А ты, горе-драматик, ловишь тревоги сердца и бешено ищешь взглядом, что упустил. Длинная тонкая переносица, не опознать, мимо. Щёки худые и гладко выбритые, но если представить их толще и усеять жёсткой, густой щетиной… Лёгкая полуулыбка, не соотнести, дальше! Аккуратно подстриженные чистые ногти неслышно постукивали по салфетке — но если бы они заплыли в жире пальцев-колбасок и гремели о чётки? Предпоследний штрих — добавить внушительности плечам, брюхо…
Из-под полуприкрытых век светилась зелень, что немного сбивало с толку. Зато Сезар вдруг понял, что упирается животом в столешницу и почти не моргает.
— Вы здорово отличаетесь от описаний, составленных о вас родственниками… — исправлять оплошность было поздно, поэтому пришлось наделить образ принца некоторым гротеском. Отныне его заинтересованность граничила с дурными манерами, а улыбка оголяла десны. — Мой дорогой и единственный дядюшка!
Не так уж Котронэ преувеличил, уподобляя гостя мертвецу, тени. Для королевского дома Эскарлоты Иньиго Рекенья был всё равно что мёртв. Будучи ещё принцами, Франциско и Иньиго поссорились из-за девицы, какой-то провинциалки, простушки, чуть ли не дочери корабельщика. Пожалуй, изгнание младшего брата из столицы стало одним из первых указов короновавшегося Франциско. Он сохранял за изгнанником титул герцога Лаванья и кое-какие земли в одноимённой области, но в содержании, причитающейся из королевской казны доле отказал. При короле Франциско было запрещено упоминать имя брата, звать его на любые торжества. Он бы, пожалуй, с удовольствием отлучил родича от церкви, так отчаянно тот грешил. Никогда не видевший дяди, Райнерито с жадностью ловил слухи о забытых молитвах, безудержных пирах, мироканских наложницах и даже юношах, и каждый раз смеялся — уж до этого грешника ему ещё далеко.
На вкус Сезара, сидевший перед ним гость не был равен своей скандальной славе. Искусство грешить напропалую плохо вязалось с такой флегматичностью. И всё же, этот «мертвец» заявился к порогу племянника. Зачем? Надеялся застать здесь настоящих, не нарисованных, нагих девиц верхом на быках, чтобы увенчать этим зрелищем свои впечатления от моржа и неправильного варвара?
— Я не бросаюсь к тебе с родственными объятиями — извини меня за это. — Иньиго Рекенья отставил в сторону хромую ногу и указал на неё с немалой иронией: — Разболелась на погоду. На удивление увечен для празднолюбца, да уж.
— Как мне, обвиняемому в тех же пороках, не понять родного дядюшку? — «Райнеро» поднял бокал с вином.
Иньиго направил бокал навстречу и улыбнулся — и то ли не рассчитал, то ли открылся, но вверху, слева от передних зубов зияла дыра. Очаровательно…
— Я не видел тебя прежде, — перестав улыбаться, вздохнул он над сдобным колечком в топлёном шоколаде. — Но привёз с собой дурную весть в первую же встречу. При всех пороках, какими наделил меня брат, я не могу злиться на него после его кончины.