— Вы имеете в виду велосипедиста, сэр?
— О, — продолжал Эркюль Пуаро, — если просто спросить себя, что он делал? И ответ, Джордж, — он энергично путешествовал. Но в конце концов он был вынужден получить сведения — некоторые говорят, у Прометея, другие — у Нерея.
— Неужели, сэр? — удивился Джордж. — Никогда не слышал об этих господах. Это туристические агентства, сэр?
Эркюль Пуаро, наслаждаясь звуками собственного голоса, продолжал:
— Мой клиент, Эмери Пауэр, признает только одно — действие! Но бессмысленно тратить энергию на ненужные действия. В жизни существует золотое правило, Джордж: никогда не делай сам ничего такого, что могут сделать за тебя другие. Особенно, — прибавил сыщик, поднимаясь и направляясь к книжной полке, — когда в расходах стесняться не надо.
Он взял с полки папку, помеченную буквой «Д», и открыл ее на словах «Детективные агентства — надежные».
— Современный Прометей, — пробормотал он. — Будь добр, Джордж, выпиши для меня некоторые имена и адреса. Господа Ханкертон, Нью-Йорк. Господа Лейден и Бошер, Сидней. Синьор Джованни Мецци, Рим. Месье Нахум, Стамбул. Господа Роже и Франконар, Париж.
Он сделал паузу, пока Джордж не закончил выполнение задания. Потом сказал:
— А теперь, будь добр, посмотри расписание поездов на Ливерпуль.
— Хорошо, сэр. Вы едете в Ливерпуль, сэр?
— Боюсь, что да. Возможно, Джордж, мне придется поехать еще дальше. Но не сейчас.
Три месяца спустя Эркюль Пуаро стоял на скалистом берегу и смотрел на Атлантический океан. Чайки взмывали и снова снижались с долгими, печальными криками. Воздух был теплый и влажный.
У Эркюля Пуаро возникло чувство, не чуждое тем, кто впервые приехал в Инишгоулен, что он достиг конца света. Никогда в жизни сыщик не представлял себе места столь отдаленного, столь бесплодного, столь заброшенного. В нем жила красота — меланхоличная, призрачная красота; красота далекого и невероятного прошлого. Здесь, на западе Ирландии, никогда не маршировали римляне, топ-топ-топ; они никогда не строили укрепленных лагерей, никогда не строили упорядоченных, разумных, полезных дорог. Это была земля, которой неведом здравый смысл и упорядоченный образ жизни.
Эркюль Пуаро посмотрел на носки своих лаковых туфель и вздохнул. Он чувствовал себя несчастным и очень одиноким. Стандарты, по которым он жил, здесь не ценились.
Его взгляд медленно скользил вдоль береговой линии, потом снова устремился в море. Где-то там, если верить легендам, лежат острова Благословенных, Земля Молодости…
Он пробормотал себе под нос:
— «Туда, где в садах налилися… плоды Гесперид золотые…»[4]
И вдруг Эркюль Пуаро снова стал самим собой. Чары развеялись; он опять ощутил гармонию со своими лаковыми туфлями и аккуратным темно-серым костюмом джентльмена.
Неподалеку сыщик услышал звон колокола. С этим звуком он был знаком с раннего детства.
Пуаро быстро зашагал вдоль скалистого берега. Примерно через десять минут показался стоящий на утесе дом. Его окружала высокая стена, в которой виднелась огромная деревянная дверь, усеянная гвоздями. Эркюль Пуаро подошел к этой двери и постучал большим железным дверным молотком. Потом он осторожно потянул за ржавую цепочку, и внутри пронзительно зазвонил колокольчик.
Небольшую панель в двери отодвинули, и показалось чье-то лицо. Оно выражало подозрение, его обрамлял крахмальный белый головной убор. На верхней губе явственно проступали усы, но голос принадлежал женщине; таких женщин Пуаро называл femme formidable[5].
Она спросила, какое у него дело.
— Это монастырь Девы Марии и Всех Ангелов?
— А что же еще? — суровым голосом спросила грозная женщина.
Эркюль Пуаро не сделал попытки ответить на этот вопрос. Он сказал этой мегере:
— Я бы хотел повидать мать-настоятельницу.
Мегера не хотела открывать, но в конце концов сдалась. Засов отодвинули, дверь распахнулась, и Пуаро проводили в маленькую голую комнатку, где принимали посетителей монастыря.
Вскоре вплыла монахиня, у ее пояса висели четки.
Эркюль Пуаро был по рождению католиком и понимал атмосферу, в которой оказался.
— Я прошу прощения за беспокойство, матушка, — произнес он, — но у вас здесь живет, как мне кажется, монахиня, которую в миру звали Кейт Кейси.
Мать-настоятельница склонила голову и ответила:
— Это правда. Ее монашеское имя — сестра Мэри Урсула.