Черт дери, спрашивайте по существу! Чего вам хочется? Остренького? Грязненького? Как я заразилась?
Много трахалась! Боюсь ли умирать? Писаюсь по ночам от страха! Почему тут раздеваюсь перед вами?
Думаете, перед смертью славы захотела? Да насрать на нее! Я денег хочу заработать! На шикарные президентские похороны: чтоб гроб с позументом и открытые лимузины с оркестром Чагиани. Найму статистов, будут изображать скорбящие толпы поклонников. Проеду на руках по всей Москве. Машина у меня есть, шуба соболья не нужна — до следующей зимы не дотяну. А похороны — это да! У вас таких не будет.
Долька бросает микрофон пацану-ведущему и выскакивает из поля зрения камер. Шоумен бойко трещит мораль. Ах, ты, Самсонов, лысая лисица, трюкач рекламный! Быть Катюхе вдовой. Звоню Долли — трубку никто не берет.
Вечером она звонит сама.
— Ну, как тебе?
— Долька, какого хрена ты на это подписалась?
— Не подписалась, а вызвалась. Хочу успеть новый альбом в руках подержать. Знаешь, сколько денег в него надо вбухать? Не журысь, обычная реклама.
— Все равно убью Самсонова. Ради удовольствия.
— У меня пятнадцатого День рождения, приезжай, заодним и убьешь.
— Что тебе подарить?
— Придумай!
44
45
Прилетаю в Москву заранее, вечером четырнадцатого апреля. Сюрпризом. К тому же, план убийства гада Самсонова, разработанный Геничкой, надо прикинуть на местности, а это требует свободы маневра. Открываю двери в долькину квартиру (код мне известен), в прихожей посторонние одежды — у Долли гости. Забавно, обычно она никого не впускает, кроме меня и Катюхи. Тихонько раздеваюсь, прохожу в гостиную — сидят лицом ко мне на софе мамочка и отчим. Меня пока не замечают, Долли тоже меня не видит, она в кресле, стоящем спинкой к дверям. Родственнички пялятся друг на друга и молчат.
Между ними — небезызвестная каталка имени братьев (или чего похуже) Синих, утыканная посудинками.
Все ясно: Долли впала в амплуа хозяйки дома. Мамочка краем глаза зрит-таки постороннее шевеление, вздымает очи, утыкается в отвратительно знакомую физиономию. Даму неэстетично передергивает. Я раскланиваюсь:
— Добрый вечер, Аморизада Глебовна, Лев Панкратович.
Долька визжит, катапультируется из кресла, прыгает на меня. Падаем на пол.
— И тебе привет, — добавляю задушенно, но вежливо. — Ты слазить собираешься?
— Нет. Плати выкуп. Где мой подарок?
— Ничего не знаю. День рождения завтра — и подарок завтра. Заранее не дарят.
— А мне дарят. Мама, например. Давай, а то не отпущу.
— Ничего не выйдет. Я его специально в камере хранения оставила, в аэропорту. Завтра заберем.
— Хоть скажи, что это? — Долли разочарованно скатывается с меня, подымается, подает руку.
— Сама не знаю, — отвечаю я, почти не покривив душой. — Вручу — ты и разбирайся.
Долька усаживает меня в кресло, втискивается рядом, обнимает, кладет голову на плечо, гладит мое колено. Мамочка синеет, но терпит. У отчима бурчит с голодухи под полосатым пиджаком — у Дольки не разъешься. Рушу стену молчания:
— Надо же! Вломилась на семейный праздник, расстроила идиллию. Как там? Традиционный именинный пирог, бутылочка винца, трогательные сюрпризики, добрые лица любящих родственников и прочая пасторальная чушь? Покорнейше прошу простить!
— Долли! — шипит мамочка, — уйми свою… Лену? или как ее там…
— Отнюдь! — перебивает Долли, отвечая мне. — Две любящие пары, дети и родители за одним столом — что может быть прекраснее? — Она принимается целовать мою шею, ухо, нос и прочие детали организма, не имеющие слизистой оболочки. Это, конечно, нарушение договора, но я молчу — надо так надо. Отчим кривится, Долька довольна.