Выпутываюсь из его рук, одеваюсь и убегаю. Прощай, Махмуд, я тебя предупреждала. И прости.
40
41
Мне снится.
Помещение. Далеко ли стены и потолок — не чувствую. Может быть, их нет. Это помещение от слова «помещать». Мы тут вдвоем — я и высокое мрачное зеркало. В него нужно смотреть, таков порядок.
Справа и слева жмутся к ногам две свечки. Другого света нет, и ничего больше нет. Только я и мое напряженное отражение. Стою и гляжу себе в глаза. Где-то в них, внутри, то, за чем меня послали сюда.
Я вижу на дне их ветер, пыль, бесконечные вереницы лиц, крошечные звездочки мыслей, не рожденных желаний, кочки запретов, вездесущую паутину страхов… Стоп! Вот оно. Вглядываюсь. Оно замечает меня и резко бросается навстречу. В панике разворачиваюсь, рвусь обратно из глубины, но поздно — оно накидывается сзади на плечи, обнимает нежно, впитывается через кожу. Оно во мне.
Вот я уже снаружи, перед зеркалом. Отражение начинает плыть, плавиться, я-та теряю человеческие черты, раздвигаюсь в стороны, становлюсь огромной, безобразно огромной, лицо исчезает, вместо лица — чернота. Я-та смеюсь, от звука зеркало лопается, и я-эта вместе с ним. Меня больше нет. Те, кто ждали снаружи, вбегают, падают ниц и молятся новорожденному существу. Хэппи энд.
42
— Мама спит. Давай поговорим, птица Крак.
— Всегда к твоим услугам.
— Как думаешь, она догадывается?
— О, да! И бежит от этого со всех ног.
— Не понимаю. Это же так весело!
— Она боится.
— Чего?
— Перемен, ответственности, мало ли чего.
— Но ей придется! Выбора-то нет. Может, помочь?
— Пока не стоит. Время есть.
— Время тварь лживая, не заметишь, как обманет.
— И все же подождем. Лучше, если она справится сама.
Открываю глаза: лицом к окну стоит Геничка, на его плече сидит ворона. Схожу с ума?
43
Стряпаю пироги. Геничка кричит из комнаты:
— Мамочка! Тетю Долли показывают!
Выглядываю в гостиную: по телевизору идет очередной «ток», паренек-ведущий сыплет общие слова об R-вирусе, в студии за столиком в качестве живого экспоната — моя Долька. «Прошу задавать вопросы гостье», — заканчивает бой. Устраиваюсь на диване. Интересно, что это еще за стрип-шоу?
Послушаем.
— Вас волнует дальнейшая судьба группы?
— Нет. Они не пропадут.
— У вас есть мечта?
— Хочу лежать в Мавзолее.
— Это правда, что вы решили заморозить мозг?
— Кому нужен мой мозг? Я бы заморозила голосовые связки, если б была возможность.
— Во что вы верите?
— Не знаю. Может быть, в одного человека.
Показывают крупным планом лицо. Под толстым слоем косметики надежно прячутся долькины эмоции. Прочесть ничего невозможно. Камера отъезжает, не вижу ее рук, они под столом, похоже, пишет что-то на коленях.
— У меня тоже R-вирус. Наверняка у вас возникли проблемы с половой жизнью, предлагаю себя в любовники.
— У меня проблемы просто с жизнью — Хотите что-то сказать человеку, который вас заразил?
— Ему уже апостол Павел все объяснил.
— Долли, какую книжку вы сейчас читаете?
— Красную. Все-таки приятно быть в компании.
— Что вы посоветуете молодежи?
— Стерилизацию.
— Как не стыдно! Зачем вы ее показываете на всю страну? Сидит тут, гордится, по телевизору выступает. Обычная шлюха, это у них профессиональный риск, в нагрузку к баксам…
Не договорил, микрофон отобрали. Брызжет слюной, как лейка, соседи утираются.
— Иди сюда, милый, бесплатно обслужу! — Долька вскакивает, обрывает пуговку микрофона, с колен сыплются на пол листочки. Лезет по головам наверх, обыватели шарахаются, кое-кто одобрительно свистит, владелец высоконравственного сопрано срочно вспоминает, что забыл выключить свет в сортире, и утекает. Камера наезжает на разбросанные по полу студии листочки. Крупно, во весь экран, — красный слон. Подлец, Самсонов! Враг бежал, Долли возвращается вниз, берет у ведущего микрофон:
— Послушайте, вы! Надоели дурацкие вопросы. Это ведь меня сюда пригласили, не вас. Вы сами явились, значит, узнать что-то хотели. И пришли на встречу с больной R-вирусом, а не с заслуженной гимнасткой или умирающей сердечницей. Почему же вас интересует, что я читаю, есть ли у меня мечта?
Черт дери, спрашивайте по существу! Чего вам хочется? Остренького? Грязненького? Как я заразилась?
Много трахалась! Боюсь ли умирать? Писаюсь по ночам от страха! Почему тут раздеваюсь перед вами?
Думаете, перед смертью славы захотела? Да насрать на нее! Я денег хочу заработать! На шикарные президентские похороны: чтоб гроб с позументом и открытые лимузины с оркестром Чагиани. Найму статистов, будут изображать скорбящие толпы поклонников. Проеду на руках по всей Москве. Машина у меня есть, шуба соболья не нужна — до следующей зимы не дотяну. А похороны — это да! У вас таких не будет.
Долька бросает микрофон пацану-ведущему и выскакивает из поля зрения камер. Шоумен бойко трещит мораль. Ах, ты, Самсонов, лысая лисица, трюкач рекламный! Быть Катюхе вдовой. Звоню Долли — трубку никто не берет.
Вечером она звонит сама.
— Ну, как тебе?
— Долька, какого хрена ты на это подписалась?
— Не подписалась, а вызвалась. Хочу успеть новый альбом в руках подержать. Знаешь, сколько денег в него надо вбухать? Не журысь, обычная реклама.
— Все равно убью Самсонова. Ради удовольствия.
— У меня пятнадцатого День рождения, приезжай, заодним и убьешь.
— Что тебе подарить?
— Придумай!
44
45
Прилетаю в Москву заранее, вечером четырнадцатого апреля. Сюрпризом. К тому же, план убийства гада Самсонова, разработанный Геничкой, надо прикинуть на местности, а это требует свободы маневра. Открываю двери в долькину квартиру (код мне известен), в прихожей посторонние одежды — у Долли гости. Забавно, обычно она никого не впускает, кроме меня и Катюхи. Тихонько раздеваюсь, прохожу в гостиную — сидят лицом ко мне на софе мамочка и отчим. Меня пока не замечают, Долли тоже меня не видит, она в кресле, стоящем спинкой к дверям. Родственнички пялятся друг на друга и молчат.
Между ними — небезызвестная каталка имени братьев (или чего похуже) Синих, утыканная посудинками.
Все ясно: Долли впала в амплуа хозяйки дома. Мамочка краем глаза зрит-таки постороннее шевеление, вздымает очи, утыкается в отвратительно знакомую физиономию. Даму неэстетично передергивает. Я раскланиваюсь: