Последнее, впрочем, все же имелось: туман закончился. Похоже, я прибыла на место.
Ой, мамочка! Забери меня назад.
59
Допускаю, что раньше данная местность напоминала рай. Отчего б не допустить? В настоящий момент она больше смахивала на ад после веселого налета махновцев. Геничка называет подобное расположение предметов «небольшой беспорядок». Ветер, шорох, шелест, скрежет, скрип заполняли открывшуюся передо мной горную долину. Бесспорно, украшало ее отсутствие растительности, воды и нагромождение шевелящихся камней, срываемых некоей силой со склонов гор, и летящих и ползущих с разной скоростью (в зависимости от размеров) в темное, мрачное отверстие в скале, дыру в холсте творца безжизненного пейзажа. «Пещера дракона смерти», — догадалась я. Кажется, хозяин пещеры как раз делал вдох, попутно, вместе с воздухом, засасывая в ненасытные легкие окружающий мир. Обозримое пространство на глазах съеживалось, сдувалось, приближалось к отверстию. Меня почему-то не очень туда тянуло, как морально, так и физически. Но идти было нужно: я чувствовала, что Долька уже там.
Побрела ко входу, подталкиваемая в спину услужливым ветром. Какой-то прыткий камешек треснул меня по темечку, пролетая по своим делам в неприятную дыру. Его собрат покрупнее отдавил ногу в ботфорте. У входа я на миг задержалась, для чего-то засучила рукава камзола и, еще раз пожалев об отсутствии миномета, осторожно заглянула сбоку в отверстие.
Биться было не с кем. Сказочного дракона не существовало. Пещера оказалась туннелем. Прямо от входа, из каменной плоской скалы, фактически из ниоткуда, вытекал поток, медленный, тягучий, как кисель, беспощадный. Он занимал пространство туннеля от стены до стены (двигаться посуху вдоль него было невозможно), каменный свод потолка нависал метрах в двух от поверхности жидкости. Выход просматривался плоховато, но чувствовалось, что там, куда он выводит, черно, звездно, страшно и чуждо. А ближе к середине туннеля светились собственным светом рыжие волосы моей звезды. «Она ведь их остригла. Или нет?» — озадаченно подумала я, сняла шляпу, сапоги и шагнула в кисель.
Чтобы догнать рыжий огонек пришлось усердно грести. Конечности вязли в жидкости, несущей вместе со мной разнокалиберные камни-осколки здешнего мира. Независимо от размеров плыли они с равной скоростью, как айсберги, большая часть — под поверхностью, и не собирались тонуть. Может быть, плотность вещества, составлявшего поток, была выше их плотности, и камни выталкивало на поверхность, но, скорее всего, законы земной физики здесь не существовали: тело мое, теоретически существенно легче горной породы, де-факто погружалось в жидкость примерно в той же пропорции: голова и плечи над киселем, остальное изнутри. В свободное время я бы, конечно, всласть поэкспериментировала над удивительными свойствами потока, но сейчас мне предстояла другая задача: добраться до Дольки и вернуться назад с добычей. Если удастся.
«Привет. Я знала: ты успеешь», — проговорила она, когда я ее догнала, и заглянула мне в глаза. Лицо ее плыло. Глаза то сливались в одно длинное озеро, то рассоединялись. Нос гнулся, меняя форму, раздваивался. Рот то пропадал, то прорезывался вновь. Мерцающие волосы вились, шевелились, жили собственной змеиной жизнью. Кожа в здешнем стереоосвещении (дневном — со стороны входа, звездном — выхода) сияла мертвенной матовой белизной. По ней ползали серые и красные трупные пятна. Моя Долька умерла. Что ж? Разве я этого не знала? Я поскорее прижала ее странное лицо к своему уху, чтоб было не так страшно, обвила ее одной рукой, а второй стала грести обратно ко входу, подальше от пугающей черноты. Какое-то время мы продвигались вперед, или нас, во всяком случае, не несло к выходу с прежней скоростью, так как камни из попутчиков превратились в коварных врагов. Они неслись навстречу, стараясь разъединить нас, подмять под себя, вытолкать в космос. Я бултыхалась что есть мочи, даже рычала от усердия, шлепая свободной рукой по густому желе, отпихивая его ногами.
Странная Долька только нежно и молча прижималась ко мне, не делая попыток помочь. Может, у нее не осталось сил, а может, ей было неважно, по какую сторону туннеля обнимать меня — со стороны жизни или со стороны смерти.
Я выдохлась. Камни опять заскользили вровень с нами. Бороться дальше не имело смысла — то была дорога с односторонним движением. Что ж, пусть так. Я перестала брыкаться, мысленно попрощалась с чем-то, и мы покорно поплыли в бесконечную звездную пропасть. Она ждала уже совсем рядом, разинув жуткую пасть. Долька прижималась все крепче, так крепко, что тело ее постепенно стало просачиваться в мое. Больно не было, наоборот, более всего это смахивало на секс, но гораздо круче. Несмотря на приз, поджидавший в конце купания, я испытывала нечто вроде оргазма. Полный восторг! Мои руки начали проваливаться в ее шею и спину, живот проник в живот, губы в губы, нос слился со щекой. Мы соединялись, как две дождевые капли на стекле, стремились друг в друга, впадали, как две иссохшие и немощные в своем одиночестве речонки, образуя вместе полноправный и самодостаточный поток. Мысли наши, объединившись, составили узор невиданной красоты и сложности, чувства, по щенячьи визжа от радости, бросились знакомиться, торопясь до конца познать друг друга и слиться…
И тут экстаз прекратился: я вспомнила Геничку. Сынуля возмущенно взирал на происходящее из потустороннего теперь далека. Если б он дотянулся, то, пожалуй, врезал бы мне по морде невинной детской ручкой. На его ангельском лике явно читалось: «Вот уж фигушки! Ты в первую очередь — мама. Нарожала — обязана взрастить». Что-то властное (может, совесть?) уверенно потащило нас с Долькой друг из друга.
С чавкающим звуком тела рассоединились и разочарованно приобрели первоначальную форму. Я, держа свою звезду теперь только механически, руками и ногами, снова включила голову. В космос нельзя, Геничка не велит, назад, вдвоем не выгрести. Отпустить Долли, пусть уходит? Ни за что!
В отчаянии я взглянула в ее странное лицо.
И удивилась.
Лицо — как лицо: четкое, живое. Совершенно человеческое. Даже веселое. Здоровое такое, как у кота из рекламы «Китикета». Без привычной за время болезни мертвенной худобы и пятен. И волосы потухли, свисают липкими сосульками, а не ползают червяками. Долли погладила меня по щеке и заявила:
«Домой хочу. В свое законное тело. Поплыли?»
Я счастливо икнула, кивнула, и мы вновь поплыли против течения. Вдвоем биться с потоком оказалось значительно легче. Кисель вроде бы разжижился, стремящиеся в космос валуны будто огибали усердно гребущую парочку. Похоже, вселенная отпускала нас. До поры до времени. До новой смерти…
Вот и выход. Выползли на берег. Сиротливо шевелились от ветра пощаженные космосом шляпа с пером и алые ботфорты. Почему-то их не засосало в туннель.
— Твои? — Долька захихикала. Тело ее бинтом обматывала грязная скользкая тряпка. Сари, что ли?
Желе, испаряясь на ветру, потрескивало.
— Мои, — солидно ответствовала я.
— А рукава камзола почему загнуты? Собиралась набить морду вечности?
— Набила же!
Мы все еще держались друг за друга. Долли ощутимо тащило назад, в туннель. Я служила якорем.
Она перестала смеяться и чуточку грустно сказала:
— Тебе нужно уходить. И поскорее. Иначе рискуешь остаться здесь насовсем.
— Как я уйду? Если мы расцепимся, тебя тут же затянет обратно в этот пылесос! Пойдем вместе!
— Не могу. Это мое место. Дом.