Женщины отправили меня спать, а сами постелили нарядную скатерть и принялись накрывать на стол. Засыпая, я слышал их веселые голоса, позвякивание вилок и бокалов.
Проснулся я, потому что захотел в туалет. Взял фонарик и, оступаясь спросонья с деревянного настила-дорожки в мокрую траву, побрел в дощатый туалет. Там в углу сплел паутину большой черный паук. Я его побаивался: пацаны говорили, что у пауков ядовитая слюна, и если они укусят, то помрешь в страшных мучениях.
Несколько раз я сбивал паутину, но паук снова и снова старательно восстанавливал ее. Нападать на меня, чтобы отправить на тот свет, он явно не хотел, и я постепенно свыкся с его присутствием в туалете. Но все равно побаивался.
Однако сейчас я даже не обратил на паутину никакого внимания. Меня занимало совсем другое. На светящуюся линзу фонарика, который я положил на бок рядом с собой, тут же села маленькая ночная бабочка, серая, невзрачная, с большим толстым животиком. Но каким фантастичным получилось ее отражение в круге света на стене!
Луч фонарика, как рентгеновский аппарат, высветил и увеличил через линзу крылья бабочки, сочленения ее лапок, темное туловище, в котором что-то трепетало, — наверное, сердце. Каждая точка и черточка крылышек, отраженных на стене, выглядели расплывчатыми, как будто акварелью капнули на мокрую бумагу, отчего рисунок приобретал фантастический вид: бабочка двигала крылышками — и размытые очертания менялись, перетекали друг в друга, волновались, будто подводные заросли неведомых растений. Ее усики свивались и снова распрямлялись, превращаясь на стене в двух змеек.
Обыкновенный мотылек представал большим странным существом. Ну кто бы мог подумать, глядя на серую козявку, что она способна превратиться в нечто загадочное? Если бы не линза фонаря, то я бы тоже никогда ничего подобного не увидел. Значит, мы не всегда видим то, что есть на самом деле? Привычное потому и привычное, что не пытаешься взглянуть на него как-то по-другому.
Потревоженный паук зашевелился в своей паутине, а, может, его заинтересовала бабочка на фонарике. С паутины на меня упало несколько холодных капель росы. Я поежился, схватил фонарик и выскочил из туалета.
Мама и Марина все еще сидели на кухне. Кажется, они даже не обратили внимания на то, что я выходил на улицу.
— Сама не пойму, почему у всех мужчин, которые меня любят, жизнь не складывается, — говорила Марина. — Мне это и цыганка нагадала. Только я тогда не поняла смысла гадания. Представляете, Лиля, она раскинула карты, посмотрела в них, потом — на меня, жутко так взглянула, смешала все карты и сказала: «Ничего я тебе не скажу. Не надо тебе будущее знать. Одно только скажу: останешься с тем, кого сама полюбишь. А будет ли он тебя любить — о том не скажу, сама узнаешь…».
— Странно, — задумалась мама. — Если у мужчины сердце к женщине не лежит, то какая тут любовь?
— Все может быть, — ответила Марина. — Например, расчет. Говорят, что некоторые женятся на красивых женщинах только лишь из-за престижа.
— Ну что ты, — отмахнулась мама. — Может, где-нибудь в Америках без любви обходятся, а у нас — совсем другое дело: брак по расчету — пережиток, никто не заставит женщину выйти замуж насильно.
— А если она сама любит того, который ее не любит? — спросила Марина. — Но, допустим, он как честный человек обязан на ней жениться…
— В том смысле, что она от него забеременела? — уточнила мама.
— Ой, Лиля! — рассмеялась Марина. — Мы такие пьяные, целую бутылку вина выпили и оттого всякие глупости сейчас говорим…
— И ничего не глупости, — воспротивилась мама. — Если хочешь знать, то пока я Пашку под сердцем носить не стала, мой-то и не думал предлагать руку. А как узнал, то, знаешь, особой его радости я не почувствовала: он, оказывается, собирался еще в институт поступать учиться, мало ему техникума, видишь ли. Но все же не сказал, что ребенок помехой будет — мы расписались, муж за двоих работал, старался, заочно в институт поступил. Тяжеловато, конечно, ему пришлось: с утра до ночи вкалывал, потом — помогал Пашкины пеленки-распашонки горячим утюгом гладить, чтоб никаких микробов на них не осталось, за полночь над учебниками сидел, зубрил всякую премудрость. Я тоже ему помогала: набело переписывала его рефераты и контрольные работы. Ничего, все осилили. Муж теперь у меня ученый. Не то, что я. Но я из-за Пашки учиться дальше не пошла.
— Лиля, все говорят, что вы — хорошая медсестра, — заметила Марина. — Может, это и есть ваше призвание.
— А я хотела врачом стать, — вздохнула мама. — Но получилось так, как получилось. После медучилища приехала сюда по распределению, думала: год-другой отработаю, а там в мединститут документы подам. А тут на мою бедную головушку свалилась любовь в виде молодого специалиста, — мама засмеялась. — Ну, ты понимаешь, Марина, что в таких случаях бывает: закружилась головушка-то, я сама не своя, только стоит о Василии подумать — сердце птичкой в груди бьется, он для меня — все на свете, и лучше его никого нет. До сих пор, Марина.