– Лежу! – возбужденно говорил он. – Сплю, ексель-моксель, ни о чем таком не думаю! Я днем, значит, отдыхаю завсегда, режим у меня такой… И вдруг! Тр-р-р! В башке у меня, ексель-моксель, ка-ак зазвенит! Сигнал тревоги как будто… Смотрю – мать честная, ексель-моксель! Чемодан кожаный под ухом, и тикает, собака!… Я-то ученый, не хухры-мухры, знаю – раз тикает, то кранты… Бегом к дежурному. Он меня по матушке, а я ему: иди, мол, сам посмотри… Тикает ведь, ексель-моксель! Пришел, не запылился. Если брешешь, говорит, я тебе такую сладкую жизнь, Филин, устрою… Это мне он говорит, но пришел! Послушал – и ка-ак отпрыгнет подальше!… Ценным подарком, думаю, наградят, часами, например, золотыми, как при Кагановиче давали… Но лучше бы деньжат… Я ведь днем, ексель-моксель, отдыхаю, режим у меня такой…
Рассказ поехал по новому кругу, и Дмитрий Олегович, придерживая подаренную сумку с яблоками, стал потихоньку выбираться из толпы. Одного он только не мог понять: отчего будильник в дипломате вдруг зазвенел? Сам Курочкин не ставил его на бой, да и Валентина навряд ли. Впрочем, у старого механизма всегда были свои причуды…
Толпа вокруг тем временем заволновалась. Прошел слух, будто саперы на втором этаже уже подвели к мине поближе свой малый заряд, и если уж грохнет, то грохнет дай боже. Из дверей вокзала показался милиционер без фуражки, но с мегафоном, через который он призвал граждан сохранять спокойствие, поскольку все под контролем. Но лучше не толпиться и отойти подальше, во избежание. Вместо того чтобы отступить от греха подальше, любопытный народ моментально стал напирать поближе, даже слегка тесня цепочку спецназа. Никто не желал пропустить увлекательное зрелище. Что бы ни говорили, а все равно интереснее самим увидеть, а после рассказать.
– Граждане, расходитесь! – надрывался мегафон, глотая слова. – Нахождение в опасной зоне… привести к серьезным… угроза жизни и здоровью…
Некоторые слабодушные граждане все-таки предпочли отступить назад, и их место заняли более рисковые, которые чихали на милицейские предупреждения. Смелость очень скоро была вознаграждена.
– Внимание!… – прохрипел мегафон и, поперхнувшись, затих.
И тут же рвануло. Как видно, саперы для наилучшей детонации подвели к многострадальному чемоданчику не такой уж малый заряд. Сначала беззвучно лопнули стекла двух окон, и вместе с роем осколков на привокзальную площадь взрывной волной плавно и торжественно вынесло зеленую пластмассовую пальму в кадке. Затем под запоздалые грохот, вой и стеклянный звон из окон полетели обломки деревянной лавки и клочья непонятной ветоши. А потом…
– Ба-а-а-ксы!! – раздался из толпы одинокий пронзительный возглас, который каким-то образом перекрыл грохот взрыва и дребезжание битого стекла. Кто-то самый глазастый признал в падающих с неба бумажных кирпичиках вожделенные банковские упаковки. Вдобавок одна из бандеролей, видимо, оказалась надорванной, и шумный долларовый листопад зеленым облаком накрыл всю толпу. Этого было достаточно, чтобы дошлые граждане, мимоходом смяв милицейское оцепление, кинулись на ловлю зеленого счастья. Впрочем, и сами патрульные не остались в стороне от нежданного фарта, и вскоре стражи порядка и обычные москвичи трогательно побратались в едином порыве: не так уж часто конвертируемая валюта вот так падает с неба; проворонишь – локти будешь кусать всю жизнь.
Прижав к груди ценную сумку с кавказскими дарами, Дмитрий Олегович выбрался из толпы и минуту-другую издали понаблюдал, как растворяются в толпе четверть миллиона долларов. Жалко было только сгинувшего при взрыве будильника. Что же касается денег, то и сам Курочкин едва ли бы придумал более удачное разрешение проблемы. Ничего, кроме облегчения, освобождения от тяжести, он теперь не испытывал. За этот последний трюк богине невезения сегодня можно было бы простить если не все, то многое…
– Тебя только за смертью посылать!
Пронзительный голос Валентины, так похожий на сирену гражданской обороны, привычно заставил Курочкина втянуть голову в плечи.
– Тебе во сколько ведено быть дома? А сейчас сколько?!
Дмитрий Олегович покорно отмалчивался, выставив сумку с яблоками впереди себя, как щит.
– Я уж ждала-ждала, тесто поднялось, противень чуть не подгорел, а начинки все нет! Хорошо хоть я вспомнила, что у Верки из сто тридцатой свой сад, пошла к ним, разжилась паданцами на халяву, испекла уж пирог, а тебя все нет! Уж и Терехин звонил, спрашивал, что мы не идем, все уж собрались… Где ты столько шлялся, горе мое?!