– Не проходите мимо, выбирайте, что душа пожелает, – жестом пригласила она. – Вещи из-за бугра, добротные. Некоторые даже от фирмы Версаче, Пьера Кардена, Армани, Валентино, почти новые.
– А кто такой Версаче? – прикинулась невежей Дуня.
– Знаменитый портной, – охотно отозвалась продавец. – Он сам этот пиджак шил, все пальцы исколол, бедняжка, чтобы только вам угодить.
– Неужели? Почему тогда эта вещь попала сюда?
– У недорезанных буржуев валюты немерено, куры не клюют. Они долго вещи не носят, чуть надоест, покупают новые, а эти в сбыт, чтобы в шкафах моль не разводить.
– Насчет Версаче и Кардена вы, конечно, преувеличили, – улыбнулась Дуня. – Понимаю, что для рекламы все методы хороши. Но мне все же приглянулся этот малиновый пиджак. А он случайно не из гуманитарной помощи?
– Нет! – с явным неудовольствием отрезала женщина.– Гуманитарку забрасывают в «горячие точки» для беженцев, а у нас, слава Богу, пока еще не стреляют.
– Он часом не мужского покроя? – засомневалась Дуня. – А то куплю сгоряча, и подруги на смех поднимут.
– Что вы такое говорите? Я что – аферистка? – возмутилась рыжеволосая. – Вот видите, на груди выточки и по бокам тоже, чтобы прилегал к талии, а для мужиков шьют прямые, как на колоду. Покупайте, пиджак из самой Англии, а может, Франции, черт их разберет.
– Действительно, выточки, – согласилась Дуня, пристально осмотрев пиджак, и неожиданно озадачила продавца. – А кто его носил?– Да никто и не носил. Может, всего один или два раза примерили, не понравился цвет, фасон. У капиталистов, что с жиру бесятся, много разных причуд. На пиджаке ни одного пятнышка, ни одной затяжки. У меня глаз наметан, третий год челноком работаю, «кравчучки» по рынку таскаю. Он вам подойдет, в самый раз. Мужики глаз не смогут отвести от такой белокурой красотки.
– Меня это не волнует, – ответила Дуня. – Ткань хоть прочная? А то давеча моя соседка Оксана, ко дню рождения подарила своему благоверному черный костюм, купленный по-дешевке. Так всего на пару дней и хватило. Попал под дождь и костюм разлезся, как туалетная бумага. Оказалось, что он сшит для покойника. Пришлось спасать Оксану от именинника, поколотившего ее спьяну.
– Женщина! – повысила тон продавец. – Какая же вы привередливая. Ваша глупая соседка, наверное, купила костюм в похоронной лавке или бюро ритуальных услуг, чтобы сэкономить себе на духи и косметику. Поэтому поделом схлопотала. А у меня все вещи чистые и крепкие.
В подтверждение слов, схватила пиджак и потянула за рукав.
– Вот видите, какая прочная, натуральная шерсть, ему износа не будет, – заверила она. – И пуговицы не тусклые, не позеленевшие, блестят, как золото.
– Не все то золото, что блестит, – напомнила Дуня известное изречение.
– Дак, я тебе и предлагаю не по цене золота, – нашлась с ответом продавец. – Хотя красная цена пиджаку не меньше ста гривен, но я тебе, почитай, по знакомству, по блату отдам за пятьсот рублей.
– За пятьсот? – оживилась Дуня. – Почему так дешево? Что-то тут не то?
– Для хорошего человека ничего не жалко, – поощрительно произнесла рыжеволосая. – Еще вчера было пять пар таких, вмиг размели, последний остался.
Дуня оглянулась, и в этот момент из-за киоска приблизилась женщина с надменной улыбкой на лице. Молча ощупала пиджак, потрогала пуговицы с изображением льва и короны и вынесла свой вердикт:
– Хорошая вещь. Сколько?
– Четыреста, – охотно отозвалась продавец, потеряв интерес к Дуне.
– А как же я? – произнесла она с обидой.
– Вы, голубушка, шибко харчами перебираете, а для меня время – деньги.
– Тогда я беру, меряю, – засуетилась Дуня. Сняла пиджак с «плечиков» и надела на себя, лишив соперницу шанса. Быстро расплатилась и, привлекая внимание блеском пуговиц, приехала домой.
– Поздравь меня, Веня! – воскликнула она с сияющими глазами, едва переступив через порог квартиры. – Пиджак модный, малиновый, как у крутых бизнесменов и бандитов.
– Дунь, да ты в нем, как швейцар, только галунов и медалей на груди не хватает, – рассмеялся, хватаясь за живот, супруг. – Теперь тебе надобно подыскать работенку в отеле.
– Ну тебя, Веня, расстроил ты меня до слез, – потускнела жена, нервно теребя пальцами пуговицы.
– Эх, Дуняша, надули тебя, как деревенскую телку, – пожурил он ее. – Прежде, когда деньги водились, ты им меры не знала. Моль мехами вскармливала. До сих пор, сволочь, порхает, последние свитера и носки доедает. Поноси-ка теперь обноски с чужого плеча. Это, похоже, мундир прокурора или гвардейца из королевской свиты. Наверное, буржуйским потом пропитан.
– Они не потеют, у них работа не бей лежащего, – возразила огорченная Дуня.
– Неси, Дуняшка, этот мундир поскорее назад и забери гроши.
– И ты их пропьешь, – завершила она мысль. – Нет, дудки! Товар возврату не подлежит.
Взяла ножницы и отрезала смущавшие ее пуговицы со львами и коронами и пришила пластмассовые от старого плаща. А золотистые пуговицы Веня использует в качестве грузила на удочках. Ловит бычков в Азовском море и потчует Дуняшу вкусной ушицей.
В ТЕАТР!
—Зоя, радость моя! – Серафим ласково обнял жену, едва она появилась на пороге с сумками. – Кормилица и поилица ты моя. Вижу, что устала, умаялась, бедняжка, ножки и ручки дрожат… Каждый день у тебя один маршрут: работа – магазин – кухня. Редко общаемся. Совсем от цивилизации оторвались, одичали. А где наша связь с искусством? Где музыка, живопись, скульптура и театр, облагораживающие сердце и возвышающие душу? Обкрадываем мы себя, обделяем. Надо срочно менять маршрут, иначе невежество и быт погубят, и не попасть нам тогда в элиту.
– Господи, и в такой-то день, – 3оины губки задрожали, ресницы затрепетали, цепкие пальцы разжались, и она выронила сумки, пудовыми гирями упавшие на пол. Чуть не всплакнула, но, мобилизовав силу воли, вспомнила, что под глазами тени. А тушь дорогая и поэтому прочь эмоции. Выдержка и еще раз выдержка и хладнокровие. – Вот ответь, кто такой Шуберт или Ван Гог? – с азартом воскликнул Серафим, решивший ее протестировать.
– Ага, что, не знаешь? То-то и оно, провал в знаниях. Минимум постичь не можешь.
– Что еще за шулер? – переспросила жена. – Жулья нам для полной радости только не хватает?
– Шуберт, – поправил он.
– Так это дамский парикмахер, – невозмутимо повела бровью жена. – А «Ван Гог» в океане плавает. Рыбаки на нем своим женам и любовницам валюту зарабатывают, а ты, знаток искусства, мне жалкие гроши приносишь. С ними в «Альбатрос» и «Сапфир» не пойдешь, засмеют. Стоит нам завести пуделя или попугая – сразу финансовый кризис. Аквариум с рыбками и тот с трудом содержим…
– Не сметь, Зойка, давить на мозоль. Это другая тема! Фауна, – повысил голос Серафим. – Не путай искусство с экономикой и бюджетом. И учти, искусство благородно и бескорыстно, размену не подлежит. Оно, как воздух, как прекрасный пейзаж, которым каждый может любоваться и наслаждаться.
– Тогда и питайся воздухом, знаток, – небрежно оборвала она. – Тоже, профессор, решил меня проверить и удивить.
– Это другой Шуберт, шибко знаменитый, не чета твоему парикмахеру, – примирительно произнес он. – Да и Ван Гог себе на уме – тоже мужик известный, картины малевал, но в нищете помер. Это потом их признали шедеврами живописи. За миллионы долларов продают коллекционерам-миллиардерам.