– Свояк попросил баранины и овчину. Завали-ка, Ерофей, овцу покрупней. У тебя, их вон скоко. Колхоз не обеднеет, а за мной не заржавеет Моя баба заквасила брагу, взыграет, через пару дней сгоню первак и кум-королю, встречай меня в гости. Погудим-погуляем, в степи ни участковых, ни сыщиков, полная свобода…
– Для лучших друзей любую овцу пущу в расход, – расщедрился чабан и Петр понял, что попал в «яблочко» – Ерофей в таком состоянии, что готов отдать последнюю рубашку. С трудом втроем (Дундук проигнорировал просьбы Ерофея) они отловили крупную с густой шерстью отросшей после весенней стрижки овцу. Она поняла их намерение и жалобно заблеяла, упершись в землю копытами.
Вдруг неожиданно вихрем налетел козел и больно боднул Петра в бок. Тот не устоял на ногах, повалился и зло выругался.
– Убери козла, а то я ему рога обломаю! – завопил он, опасаясь повторной атаки, поскольку животное приняло угрожающую стойку. Ерофей не скрывал своей радости: «Айда, Дундук, айда, молодец!»
Возможно, они бы и завалили несчастную овцу и содрали с нее шкуру, но в тот момент по проселочной дороге, пролегшей неподалеку, проезжал на мотоцикле с коляской участковый инспектор лейтенант милиции Борис Пендель. Его привлекли красного цвета «Жигули», трое мужиков, в руке одного из них блеснувшее лезвие ножа, шум, овечье блеяние и сизый дымок от костра, где, как подсказала интуиция, варилась шурпа. Борис был большим любителем, как блюститель порядка на вверенной ему админтерритории, трапезничать на халяву. Совершил маневр по пересеченной местности, усеянной оледеневшими шариками овечьих экскрементов, и лихо подъехал к кошаре.
– Борис Ефимыч, дорогой гость, сколько лет, сколько зим!? – распростер руки чабан. – Давай подваливай к нашему шалашу. Отведай, что Бог послал.
Ерофей указал взглядом на казан с остатками шурпы на дне.
– Не бог послал, а сам из отары взял, – сурово заметил лейтенант.
– Из своего окота, – смутился чабан.
– У тебя вся отара, почитай, личная вотчина, – усмехнулся Пендель и, заметив бутылки из-под «Зубровки» прямо спросил. – Любимый напиток генсека в рабочее время потребляете. Выпить есть?
– Нет, – развел руками Ерофей. – Все оприходовали и водку, и спотыкач. Не ждали, что в гости пожалуешь.
Для убедительности он отвинтил колпачок на фляге и опрокинув вниз горлышком потряс.
– Мг, выпить и пожрать вы горазды, – помрачнел участковый и упрекнул. – Так то ты дорогого гостя встречаешь?
– Никто не знал, что, как снег, на голову свалишься.
– Всегда надо иметь НЗ. Но коль нет у тебя горючего, то посмотрим на факт хищения под другим углом зрения, – сурово изрек Борис Ефимович и мужики поняли, что встреча чревата большими неприятностями. Он раскрыл планшет, положил личный лист протокола и приготовился писать.
– Итак, господа собутыльники, что здесь за спектакль, почему овца плачет так, что сердце разрывается? – прижал он взглядом чабана.
– Заболела овца, хотели ей прививку сделать, – невнятно произнес Ерофей. – Но шельма Дундук приревновал. Наверное, это его любовница, вот он и взбесился…
– Прививку ножом хотел сделать? – усмехнулся Пендель.
Две пустые бутылки из-под водки, остатки шурпы в котле и овечьи туши в багажнике машины красноречиво говорили о состоявшемся пиршестве и характере прививок. Возбужденный козел все не мог успокоится, ходил кругами, бил копытами.
– Где ты его взял на нашу голову, – укорял Иван чабана за строптивого козла. Участковый составил протокол изъятия туш похищенных овец, отметив особые заслуги козла в разоблачении расхитителей народной собственности. Ивана, Петра и Ерофея, который лишился работы чабана, суд оштрафовал. Дундук приобрел известность– в районной газете был опубликован под одноименным заголовком, суть которого я изложил без всяких домыслов.
ВАКАНСИЯ
В одном учреждении вот-вот должна была возникнуть вакансия.
– Грядет мой час, – радовался Федот Пиявкин. – Сколько лет штаны протираю на рядовой должности. Ни званий тебе, ни степеней, ни почестей и презентов. Терпение, братец, терпение и улыбнется фортуна.
Как манну небесную, ждал Пиявкин свой звездный час. Чтобы он пробил быстрее, приложил Федот руку. У его начальника Жироеда от постоянного участия в заседаниях, совещаниях, форумах, симпозиумах, семинарах, конференциях и иных мероприятиях, вдруг обнаружился давний изъян – профессиональная болезнь. Любил Глеб Сидорович после плотного обеда вздремнуть часок-другой. Конструкция добротного кожаного кресла к тому располагала.
– Это не прихоть, а научная организация труда, – парировал Жироед робкие насмешки сослуживцев. – Мне переутомление противопоказано. Нужна психологическая разгрузка.
А потом и вовсе воспрянул духом, когда в одном из зарубежных журналов прочитал, что послеобеденный сон очень полезен, ибо после такого отдыха производительность труда возрастает. Подобный режим дня очень широко практикуется в Японии.
– Глеб Сидорович, каждый день подвиг совершает, – польстил начальнику с целью конспирации Пиявкин. – Уж пять лет должен на лаврах почивать. Если предположить, что не приведи Господь, сгорит наше учреждение, так он еще три года на пепле сидеть будет. Кто из нас, спрашиваю, так любит свое учреждение? Никто!
А сам, шельма, между прочим, подумал: «Если не предпринять активных действий по его дискредитации, то кресло освободиться лишь после того, как Жироеда ногами вперед вынесут».
– Да, Федот, ты прав. На работе сгораю, – растроганно прошептал начальник и стер скатившуюся по пухлой щеке слезинку.– Обо мне при жизни поэмы надо слагать. Подыщите толкового поэта, на любую ставку возьму, только пусть мое доброе имя увековечит, книгу напишет…
– Сидит прочно, бульдозером не сдвинешь, – наедине с собой огорчался Пиявкин.
Но аргумент о научной организации труда начальнику не помог, когда в очередной раз застали его сладко дремлющим в кресле с блаженной улыбкой на розовом лице.
– Вставай шеф, приехали! Хватит нам очки втирать своими «новациями»,– потряс его за плечо претендент.
– Не сметь! – воскликнул Глеб Сидорович. – Я при исполнении, даже когда отдыхаю. Не смейте беспокоить, у меня не приемный день, а санитарный, тихий час…
– Вот приказ из главка об увольнении. На пенсию провожаем, – нежно прошептал Пиявкин.
– Нет, нет, не хочу! На нищенской пенсии я захирею и ноги раньше срока протяну. Готов работать советником при будущем начальнике, – мертвой хваткой, как в спасательный круг, вцепился в уютное кресло Жироед.
– Только вахтером, других вакансий нет, – дружно ответили претенденты на кожаное кресло. Шумно, со слезами и миной сожаления на постных лицах, проводили Глеба на пенсию. Вручили уменьшенную копию его любимого кресла, хотя претендовал, шельма, на оригинал, не вышло.
Пиявкин, у которого появилась мохнатая рука в главке, нетерпеливо потирал руки, чувствуя себя без пяти минут начальником. Подобно Рабиновичу, допоздна задерживался на работе, чтобы примериться к креслу. Усердно стал готовить себя к высокой роли – горделивая осанка, грудь колесом, второй подбородок, во взоре – холодный стальной блеск, в голосе – и медь, бронза и даже серебро.
Ждал Пиявкин повышения, психологически в роль входил. «Для начала программа-минимум, – рассуждал он. – Надо по евростандарту отремонтировать кабинет. Прирезать у соседнего отдела помещение для комнаты отдыха. Ничего, потеснятся, все равно носки и свитера вяжут. Артельно даже лучше, каждый друг друга контролировать будет. Обязательно заменить панели на красное дерево, заказать импортную офисную мебель, установить компьютер с монитором на жидких кристаллах и другие причиндалы, телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр и кондиционер, чтобы летом не потеть от жары. Потом разные там сейфы, ларчики, шторы бархатные, новый ковер, чайный и кофейный сервизы, самовар, посуду для приема знатных гостей. Жироед дальше своего кресла ничего не видел, потому и слетел, как фанера. Затем надо пересмотреть штатное расписание и кадры. Ярцев и Каравайкина уж больно норовят на трибуну взобраться. Демократию и гласность им подавай. Довольно, наелись свободы. Сами в бутылку лезут, того и гляди, козни начнут строить. А мы их в порядке аттестации – каждый сверчок знай свой шесток. Еще один конкурент – Ермаков. Эрудит, но и на него управа найдется. У него с Кабановым натянутые отношения, на этой струне и подыграем. Пусть друг другу рога обломают, как два барана на узкой горной тропе.