Ганна послушно кивала головой , укорив себя за то, что уже полгода, как не удосужилась побывать на могилах своих и супруга родителей.
3
На сельском кладбище, выбрав более-менее подходящее место для будущего погребения (лучшие места на возвышении оказались занятыми), супруги Уваровы навестили расположенные рядом могилы своих стариков, упокоившихся лет двадцать-пятнадцать назад.
День выдался солнечный с бодрой октябрьской прохладой. Их порадовало то, что оградки, может потому, что могилы находились в центре кладбища, оказались нетронутыми, лишь краска выцвела и кое-где металл покрылся ржавчиной. Они убрали высохшие цветы, заменив их живыми хризантемами и георгинами, принесенными с палисадника, сгребли пожухлую траву и только после этого разложили на вкопанном в землю столике скромную снедь: жареный картофель и яйца, маленький кусочек сала, соленые огурцы и цыбулю. Филипп Ермолаевич наполнил очищенным марганцем самогоном три стограммовые стакана. Один подвинул Ганне, второй взял себе, а третий для родителей.
– Помним и скорбим, – произнес он, окинув взглядом надгробье. – Я тоже долго не задержусь, ждите меня в свою компанию.
– Дюже пышаемся, – невпопад ляпнула она, что означало «очень гордимся».
Не чокаясь, выпили до дна. Ганна от него не отстала, успев первой прихватить за щеку кусок сала, напомнившего о ранее съеденных пяти килограммах. Уваров закусил картошкой с соленым огурцом. А после второй стопки съел два яйца и, захмелев, продолжил приготовления.
– Теперь надобно решить, кого пригласить на похороны и поминки, а кого и на порог не пущать, – произнес он рассудительно. – Меньше будя нахлебников, тебе ж, Ганка и лучше, больше экономия.
– А як же тоди присказка: прийшла бида, видчиняй ворота? – уставилась она на мужа посоловевшими глазами.
– Устарела твоя присказка. Она была хороша, когда дом был полная чаша, харчи не переводились. А теперь пусто, хоть шаром покати. Одними овощами, да бульбой сыт не будешь, продукты и выпивка дорогие. К тому же много развелось халявщиков, желающих задарма выпить и закусить. Радуются, когда у других горе. Так, ты не шибко ворота отворяй, а то все вынесут вместе с гробом. Кого велю, того через калитку впусти, остальные пущай ждут, пока, кто другой Богу душу отдаст. Кандидатов больных и хилых хватает. Домой возвернемся, а щас у меня нет ручки и бумаги, я тебе список напишу, кого пригласить.
– Отца Феофана, обовязково требо запрошуты, – предложила Ганна, довольная своей находчивостью.– Биз нього ни одне поховання не вибуваеться…
– Ни в коем разе! – вскричал Филипп Ермолаевич, словно его ужалила оса.– У этого попа-обжоры из автокефальной церкви расколькика Филарета, только одно на уме – напиться в стельку и харчами требуху набить. Животина у него, что у здоровой бабы на сносях. Давеча, когда отпевали деда Демьянова, а затем опосля кладбища справляли поминки, я за столом понаблюдал за Феофаном. Сидит, как тот боров, хоть бы крест с груди спрятал. Водку, вино и самогон за упокой раба божьего хлещет словно воду. С тарелок все подметает, только за щеками трещит. Ему бы при его дюжем здоровье и силе вагоны разгружать, уголь долбить или лес валить, а он людям мозги пудрит, молитву и ту без шпаргалки прочитать не может, путается, как ленивый школьник. Зато пожрать на халяву горазд. Одну только фразу и запомнил: “Аминь, во имя отца, сына святага духа”. Такую службу и я могу исправно нести. Куплю рясу, крест, кадило и еще один поп готов. Сейчас столько развелось попов, разных эмиссаров из-за границы наехало и у каждого свой Христос или свидетель Иегова. Смущают бедный народ, путаницу в нашу православную веру вносят и подрывают наши христианские традиции и обычаи. Верно поэтому говорят, каков поп, таков и приход.
– Без батюшки не можно,– не отступала Ганна.– Вин посланник божий на земле.
– Он сам грешен, поэтому его молитва, пусть хоть лбом об алтарь бьется, до Бога не дойдет и грехи не будут прощены, – упорствовал Уваров. – Разве это праведный человек. На поминках Феофан поел за троих и еще прихватил харчей на дорогу / ехать то ему полчаса /. Уволок большой шмат копченого окорока, два кольца колбасы, килограмма три сыра, три бутылки водки и две “Кагора”. Крестом всех осенил и при этом и твердил: “Люди добрые, не для себя мя, а для сирых и убогих, для калек и юродивых…”
Ни одному его слову не верю, слишком он сытый и лукавый. Ты сама Ганка пораскинь своими куриными мозгами. Люди часто мрут, вот этот Феофан, почитай, бесплатно кормится, иной раз без приглашения приезжает и с собой харчи и выпивку увозит. Поди, ужо в церкви склад и холодильники продуктами забиты. Годков то ему лет тридцать-сорок, не более, дурная кровь играет и плоть требует. Сказывают, что на исповедях, когда молодые девки приходят он, как Гришка Распутин их лапает, кровь в них свою вливает, склоняет, значит, к сексу, как стало модно выражаться. Чтоб духу его в моем доме не было, только зазря на него харчи и выпивку переведешь. Обойдемся без попа, я праведно жил, никому худа не сделал, никого не обидел. Поставишь свечку в православной церкви помолишься за раба божьего Филиппа Ермолаевича, калекам подашь милостыню и на том каюк, а то гляди еще поминки в свадьбу, в веселье превратят. А случалось такое, где водка и вино, а тем боля самогон и бормотуха рекою лились.
– Зроблю, як бажаешь, – пообещала старуха.
– А твоего попа-раскольника в гробу я видел, не место ему за моим поминальным столом. Сказывают, что он однажды нализался и нажрался на поминках до чертиков, а потом, стараясь замолить грех, причитал, осеняя себя крестом и отмахиваясь: “ Сгинь сатана и нечисть, щур меня, щур. Господь упаси и помилуй. Так вот и живет нехристь. Раньше срока в могилу изведу.
– Ох, Господи, жаху нагнав,– поспешно перекрестилась Ганна.– Вот те крест, усе зроблю, як треба.
– Так то оно лучше, – похвалил Уваров и продолжил.– А твой Пивень, еще прошлым летом попросим у меня косу траву в лесопосадке покосить. Он долго ее у себя держал, пришлось несколько раз напоминать. Наконец, поздно вечером принес. На радостях в темноте я недоглядел, что он мое стальное лезвие на свое старое и ржавое заменил. Утром пошел я разбираться, а он своего кобеля отвязал и по двору пустил. С той поры десятой дорогой обходит, чует кошка, чье мясо съела. Мучит его совесть, а все одно на своем стоит, порода такая гнусная, хоть не съем яблоко, так надкушу. И к тебе клинья подбивает. Чтоб больше никаких чебурек с кофеем, пусть тебе должок вернет и баста. Узнаю, что женихаетесь, обоих порешу. Мне все равно, мало жить осталось. Захария надо проучить. Если он все же припрется на кладбище, то ближе двадцати шагов его ко мне не подпускай, чтоб глаза мои его наглую рожу но видели.
– Филь, ты ничого бачиты не будэш? – удивилась она его требованию.
– Все одно. Никто не знает, что с человеком опосля смерти деется,– ответил он. – Почему опосля того, как сердце остановилась, борода и усы растут? А-а? Молчишь, то-то и оно, что много еще на свете тайн и чудес. И космос, и океан человек изучает, а что такое смерть понять не может. О загробной жизни одни мечты и фантазии. А если вдруг ты, Ганна, ни с того, ни с сего преставишься, кого бы не пожелала видеть на своих похоронах?
– Мэни, Филя, байдуже, – зевнула она.– Хто прыйде, то хай и бачыть, чтоб йому очи повылазылы. Мэни вид того ни холодно, ни жарко.
– Пассивная ты баба, все тебе до лампочки,– упрекнул Уваров. – Насчет духового оркестра придется поднатужиться, скопить деньжат, может корову продать?
– Ты що, старый, мабуть с глузду зьихав?! – взорвалась она.– Без коровы с голоду ноги протянем. Тилькы Русланка нас и годуе.
– Музыкантов придется пригласить, – твердо сказал он. – Я ведь человек, а не собака, чтобы втихоря зарыли. С музыкой оно солидно, никто не скажет, что Филя сковырнулся или отдал концы, язык не повернется. Гордо произнесут: Филипп Ермолаевич дуба дал! Справишь, значит, поминки, потом девять дней, сорок, годовщину, чтоб за это время никаких измен с Пивнем или кем другим, а опосля вольному воля. А если ты первая преставишься, то шибко не тужи, я тебе отходную устрою, как полагается. Хоть ты и вредная баба, но я на тебя зла не держу.