18/ — Хоть мусор сжечь можешь?
— Без базара.
В огороде гора чего-то вроде компоста в его рост.
— Сначала надо крыжовник пересадить.
Повела к крыжовнику.
Топнула ногой: — Сюда.
— Пересадить крыжовник на полметра? Может, умнее не трогать?
Остался с родимой лопатой, хозяин барин.
Копнул так, что присел — и встал не сейчас. Начать с костра, там будет видно.
Гнильё не горит; керосин? Спрашивать не хотелось; нашел в сарае с кролами доски, прикрыты шифером, труха одна. Переволок, сложил колодцем, запалил. Возвращался к крыжовнику несколько раз. Возвращался к пламени, набрасывал сверху гнилые стебли, ветки с повисшими листьями. Куст зеленых помидор, например. Пошло бы к той картошке. Дым клубами несло в сторону деревни.
Крыжовник наконец подался, тащил одной рукой, с того бока, где не болит. Последним корнем уцепился за низ. Перерубил, завалил: корни встали дыбом, вместе с землей килограммов сорок; победитель смородиновых кустов, так покачаться, одолеет и Аляньчына, одной левой. — Вилю?.. вряд ли: слишком быстрый, не станет дожидаться, пока он его подкопает.
Всё кончилось к темноте. Груда углей шикарно дышала алым, метр в диаметре. Доски носил уже издалека, с бани, устал так, что понял, не сможет дождаться угасания, больше всего любил. Всё болело опять; крыжовник своими колючками располосовал ему руки.
Но подошла она, тихо. Постояла: вдруг подает коробку.
— Урицкого?! — рассмотрел. — Откуда? Хотя… откуда, еще оттуда. — Чуть улыбалась. — Спасибо.
Сто раз за это время можно было выкурить эту пачку папирос. Способность ее к заначкам: раз вытащила четвертной, в самый упадочный час. Это надо было сначала стырить: он не считал; потом наменять всю эту мелочь. Как короли ночевали в гостинице; смеялись как припадочные. Нет и не было никогда ничего лучше ее рядом.
Лег и спал как пожарник, если стучали, не слышал. Сколько он просил у Лёни — три дня?
18/ — Пошли картошку жарить.
Лёня в фуражке, в щегольской кожанке.
— У меня этой картошки семь мешков в подполе. …А пошли! Как в детстве… Знаю место.
— Тут ловили. — Лёня ткнул пальцем.
Картошку закопали в песок, не дожидаясь углей. У Лёни спички нашлись.
— Впадает в Днепр. Помнишь, где ездили? Левки. Там уже полчаса ходу.
— Найди мне гитару.
— Где-те я найду? Нету здесь гитар.
— Одна есть.
— Да я не знаю, где та гитара. Если у Эфки осталась… Я туда не поеду.
— Съезди, у тебя машина.
— Бензина зальешь? — Лёня посмеялся. — Если бы у меня была машина… — Растянулся на песке, облокотился. — …то это был бы белый бээмвэ.
— Если бы у меня была гитара… Да у меня была «Кремона». Струны, пластик, на железо сменил. Меня бы устроило.
— И где.
— Пропил.
— Музыкант без гитары… …
— Я не музыкант. Не тот, которого бить нельзя, потому что руки ценные, чтоб тебе понятно. Я могу всё делать руками, только не хочу.
— Ты… — Лёня поперхнулся наконец своей ленью.
Дотянул, выковырял палкой, раскусил полусырую с хрустом. — Вчера видел, — выплюнув. — Заяц бежит, такой! — раскинул руки, — а за ним собаки: мя-мя-мя-мя… Нету зайцев. Когда я уезжал — всё было. Рыба была. Колхоз был.
— А вроде есть? Думаешь, я это у Гели выпросил? С обочины.
— Да он есть-те он есть; да что, что есть, если бабулевичей нет.
— С тобой тоже? Репой расплачиваются?
Лёня сел. — Я власть, — серьезно. — Я сейчас где? Я на участке. А участок мой где? Везде.
— Ты не боишься, власть, служебного расследования? Лещом по ебалу. Увидят со мной.
— А я скажу, что воспитательную работу проводил. Не проводил, скажешь? Могу провести.
— Когда не подействует? Отвезешь в овэдэ? …У тебя бензина нет.
— Говорю тебе: не залупайся.
— Дебраска уху даже змею.
Лёня вскинул бровь. — Да ты накурился, опять?
— В глаза не видел. Твой фарш последний за полгода. Может, за год.
— Змею… Ёпа.
— Можно без хаша. Без сигарет. Без еды. Без гитары. Стучи по колену.
— ..?
— Двигай, — двинул рукой.
Лёня ударил по колену.
— Нет. Ладонью. Ровно стучи. Раз… два… три… четыре.
Один риган… Абориген с Ямайки, черные они. Зашел в общежитие кораблестроительного института. Два… три… четыре… не останавливайся. Может, не кораблестроительного, меня там не было. Запись слышал. Огэй, рэггей, раста, позитив… А что петь-то будем? У них была шарманка: драммашинка на три ноты. Ре-ми-фа… неустойчивая ступень. Ля-си-до — в тонику ушло. Ре-ми-фа… два, три. Ля-си-до.
У меня есть секрет.
Товарищи, у меня есть один секрет.
Я обычно не говорю людям свои секрет,
Но это особый секрет.
Честное слово, это особый секрет.
Вот позавчера
Товарищ Горбачев пришел ко мне.
А он мне говорит.
Он меня спрашивает: «У тебя есть что-нибудь?»
Я говорю
«Что, что такое, товарищ, что вам надо?»
Он мне говорит: «У меня кончилось!
Все курили, курили, уже нет ничего».
Я говорю:
«У меня у самого мало осталось».
…
«Ну хорошо.
У меня есть, вот эта вот, ганджя.
Но я не понимаю —
Вы, товарищ, вы, особенно вы, —
курит ганджя».
Он мне говорит:
«О-о, ты еще молодой, ты еще много не знаешь.
У нас все курят!
Все в Кремле курят ганджя.
Особенно когда съезд или конгресс капээсэс.
Сам понимаешь, что бы я смог без этого.
Так что
Дай мне, пожалуйста».