Выбрать главу

18/ — Хоть мусор сжечь можешь?

— Без базара.

В огороде гора чего-то вроде компоста в его рост.

— Сначала надо крыжовник пересадить.

Повела к крыжовнику.

Топнула ногой: — Сюда.

— Пересадить крыжовник на полметра? Может, умнее не трогать?

Остался с родимой лопатой, хозяин барин.

Копнул так, что присел — и встал не сейчас. Начать с костра, там будет видно.

Гнильё не горит; керосин? Спрашивать не хотелось; нашел в сарае с кролами доски, прикрыты шифером, труха одна. Переволок, сложил колодцем, запалил. Возвращался к крыжовнику несколько раз. Возвращался к пламени, набрасывал сверху гнилые стебли, ветки с повисшими листьями. Куст зеленых помидор, например. Пошло бы к той картошке. Дым клубами несло в сторону деревни.

Крыжовник наконец подался, тащил одной рукой, с того бока, где не болит. Последним корнем уцепился за низ. Перерубил, завалил: корни встали дыбом, вместе с землей килограммов сорок; победитель смородиновых кустов, так покачаться, одолеет и Аляньчына, одной левой. — Вилю?.. вряд ли: слишком быстрый, не станет дожидаться, пока он его подкопает.

Всё кончилось к темноте. Груда углей шикарно дышала алым, метр в диаметре. Доски носил уже издалека, с бани, устал так, что понял, не сможет дождаться угасания, больше всего любил. Всё болело опять; крыжовник своими колючками располосовал ему руки.

Но подошла она, тихо. Постояла: вдруг подает коробку.

— Урицкого?! — рассмотрел. — Откуда? Хотя… откуда, еще оттуда. — Чуть улыбалась. — Спасибо.

Сто раз за это время можно было выкурить эту пачку папирос. Способность ее к заначкам: раз вытащила четвертной, в самый упадочный час. Это надо было сначала стырить: он не считал; потом наменять всю эту мелочь. Как короли ночевали в гостинице; смеялись как припадочные. Нет и не было никогда ничего лучше ее рядом.

Лег и спал как пожарник, если стучали, не слышал. Сколько он просил у Лёни — три дня?

18/ — Пошли картошку жарить.

Лёня в фуражке, в щегольской кожанке.

— У меня этой картошки семь мешков в подполе. …А пошли! Как в детстве… Знаю место.

— Тут ловили. — Лёня ткнул пальцем.

Картошку закопали в песок, не дожидаясь углей. У Лёни спички нашлись.

— Впадает в Днепр. Помнишь, где ездили? Левки. Там уже полчаса ходу.

— Найди мне гитару.

— Где-те я найду? Нету здесь гитар.

— Одна есть.

— Да я не знаю, где та гитара. Если у Эфки осталась… Я туда не поеду.

— Съезди, у тебя машина.

— Бензина зальешь? — Лёня посмеялся. — Если бы у меня была машина… — Растянулся на песке, облокотился. — …то это был бы белый бээмвэ.

— Если бы у меня была гитара… Да у меня была «Кремона». Струны, пластик, на железо сменил. Меня бы устроило.

— И где.

— Пропил.

— Музыкант без гитары… …

— Я не музыкант. Не тот, которого бить нельзя, потому что руки ценные, чтоб тебе понятно. Я могу всё делать руками, только не хочу.

— Ты… — Лёня поперхнулся наконец своей ленью.

Дотянул, выковырял палкой, раскусил полусырую с хрустом. — Вчера видел, — выплюнув. — Заяц бежит, такой! — раскинул руки, — а за ним собаки: мя-мя-мя-мя… Нету зайцев. Когда я уезжал — всё было. Рыба была. Колхоз был.

— А вроде есть? Думаешь, я это у Гели выпросил? С обочины.

— Да он есть-те он есть; да что, что есть, если бабулевичей нет.

— С тобой тоже? Репой расплачиваются?

Лёня сел. — Я власть, — серьезно. — Я сейчас где? Я на участке. А участок мой где? Везде.

— Ты не боишься, власть, служебного расследования? Лещом по ебалу. Увидят со мной.

— А я скажу, что воспитательную работу проводил. Не проводил, скажешь? Могу провести.

— Когда не подействует? Отвезешь в овэдэ? …У тебя бензина нет.

— Говорю тебе: не залупайся.

— Дебраска уху даже змею.

Лёня вскинул бровь. — Да ты накурился, опять?

— В глаза не видел. Твой фарш последний за полгода. Может, за год.

— Змею… Ёпа.

— Можно без хаша. Без сигарет. Без еды. Без гитары. Стучи по колену.

— ..?

— Двигай, — двинул рукой.

Лёня ударил по колену.

— Нет. Ладонью. Ровно стучи. Раз… два… три… четыре.

Один риган… Абориген с Ямайки, черные они. Зашел в общежитие кораблестроительного института. Два… три… четыре… не останавливайся. Может, не кораблестроительного, меня там не было. Запись слышал. Огэй, рэггей, раста, позитив… А что петь-то будем? У них была шарманка: драммашинка на три ноты. Ре-ми-фа… неустойчивая ступень. Ля-си-до — в тонику ушло. Ре-ми-фа… два, три. Ля-си-до.

У меня есть секрет.

Товарищи, у меня есть один секрет.

Я обычно не говорю людям свои секрет,

Но это особый секрет.

Честное слово, это особый секрет.

Вот позавчера

Товарищ Горбачев пришел ко мне.

А он мне говорит.

Он меня спрашивает: «У тебя есть что-нибудь?»

Я говорю

«Что, что такое, товарищ, что вам надо?»

Он мне говорит: «У меня кончилось!

Все курили, курили, уже нет ничего».

Я говорю:

«У меня у самого мало осталось».

«Ну хорошо.

У меня есть, вот эта вот, ганджя.

Но я не понимаю —

Вы, товарищ, вы, особенно вы, —

курит ганджя».

Он мне говорит:

«О-о, ты еще молодой, ты еще много не знаешь.

У нас все курят!

Все в Кремле курят ганджя.

Особенно когда съезд или конгресс капээсэс.

Сам понимаешь, что бы я смог без этого.

Так что

Дай мне, пожалуйста».