- Ну тебя! - махнула на него рукой Радмила. - Заикой сделаешь!
Улыбнулся, довольный выходкой озорно й. Пот со лба утер да руки упер в бока, красуясь.
- Где твоя рубашка? - шепнула ворожея. - Зря я обереги от людской молвы наложила?
- Да полно тебе, Радмила. Что ж мне твои подарки нельзя поберечь?
Растаяла девица, голову склонила, чтоб усмешку спрятать.
- Раны не тревожат?
- Да вот, хотел как раз к тебе попроситься вечером зайти...
Говорят друг с другом так, что все вокруг любуются. Все девки на статного парня засматривались, а он всё только с Радмилой, да с Радмилой. А Военег злится-дуется, места себе не находит. Слез на землю неуклюже, исподлобья на девицу смотрит, на Северина так вообще лучше глаза б не глядели...
Проходившая мимо бабка Мирина отвлекла парня от мыслей завистливых:
- Чего стоишь? Молод да пригож еще, неча чело хмурить.
- Да отстань ты от него, - проворчал ее муж, дед Ачим, ковыляя за женой. - Никак мимо молодежи молча пройти не может, всё совестью подначивает...
Взбодрился Военег, сам не заметил, как в два шага расстояние меж собой и ворожеей преодолел.
- ... А живется неплохо. В хате с дедом Беримиром просторно, только ума не приложу, как это он печь не топит...
- Закаленный он, никак с Лешим в колдовском сговоре, - на грубый голос парня подошедшего Радмила вздрогнула, чуть отшатнулась. - А по тебе сразу видно: не в избе вырос, а за каменными стенами. Тяжко тебе хозяйство в деревне вести, с непривычки-то.
От колкого взгляда Северина язык заплетался, ненависть за Военега говорила:
- Чай в господских-то хоромах раздобрел бы.
Радмила покосилась на белокрайца недоверчиво, северянина же с гордостью оглядела: еще сильнее стал с виду воин с тех пор, как у ворожеи в хижине на ноги встал, излечился. Захотел бы - как пушинку девицу одной рукой бы поднял. О высоком заморыше светлоголовом Военеге и говорить нечего. Что тело, что душа - чучело.
- Пойдем, бочкарь, - промолвил Северин. - Не все еще пальцы себе отбил? А то вон, раз случай подвернулся, мазь попроси или снадобье.
Рожу скорчил Военег - не смог ничего в ответ сказать.
Кивнув милому другу, Радмила дальше по тропинке домой зашагала, а за спиной послышалось:
- Северин, а, Северин? Не залатаешь крышу амбара? Буренка-то моя уж умаялась хворать от сырости.
Нет отбоя у плотника от просителей, а ворожее и радостно на сердце, что рядом совсем Северин и хорошо ему в Белокрае.
Шумят кружевными нарядами березы, что вокруг Белокрая хороводы водят. Из-за шелеста криков не услышать. Бежит, запинаясь о подол кровавый, Голуба. Платье голубое и сорочка все изодраны, балахоном да лоскутьями болтаются на теле роженицы. Как еще ноги несут - неведомо, на слезы уж сил нет. Сердце вот-вот из груди вырвется. Из-за полосатых стволов древесных видать белые яблоньки - уж недалече спасение. За спиной все стрекот, на сорочий похожий, слышится, да обернуться Голуба боится - как бы снова в лапы к удельнице-душегубке не попасть.
Средь яблонь спокойнее стало. Дух перевела роженица, за низкие ветви придерживаясь. Саднели царапины глубокие на ногах, под платьем кровь уж загустела - сорочка вся слиплась. Провела Голуба ладонью по животу с ребенком... а его нет. От прикосновения все внутри болью скрутило, точно бритвами острыми исполосовано лоно.
Упала на колени матерь несчастная. Перед глазами миг страшный застыл: человечек крохотный, убогий; сквозь веки синюшные глаза выпуклые видать; голова в кровяных сгустках да мокроте, словно картошка с «глазками»; ручки-ножки - как у котенка; пуповина тянется плотной вервью, резким махом рвет ее мозолистая птичья лапа да младенца недоношенного от глаз скрывает.
Закричала Голуба не своим голосом, оглушила сады яблоневые. Мигом полдеревни сбежалось, причитаниями женскими окружив жертву нечисти. Ворожею тотчас позвали.
Толпа говорливая расступилась, пропуская Радмилу к старостиной избе. Сам староста еще не возвратился - с рассветом в Реченик уехал, вести о новых порядках узнать. Пламена всем заправляла, диданок полную хату созвала. Кудахтали бабы клушами, всяк свое рассуждая, а помочь дочери старостихи не могли. Ворожея протиснулась к кровати.
Голубу умыли, кровь оттерли, но все еще стонала несчастная от боли режущей, колени поджимала.
- Помоги, Радмила, - подскочила к ней бледная, как смерть, Пламена, за руки хватая, - помоги, милая! Никак зверь какой ее утащил да изодрал. Ох, что ж делать-то теперь...
- Полыни нарви - ею лежанку застелить надо, - ворожея достала из подсумка сбор травяной, заранее для матерей молодых заготовленный. - Вот это кипятком залей, дай настояться - пусть пьет четыре дня. А теперь пусть выйдут все, заговор творить буду.
Как только бабы за порогом оказались, отправленные в поле за полынью, Радмила подошла к изголовью кровати и положила ладонь на горячий лоб девушке.
- Воды подай.
Пламена повиновалась.
Радмила поднесла чашку к самым устам, чтоб шепот только вода слышала, подставила к теплу очага, потом к распахнутому окну, сельчан заинтересовав. Голуба выпила уже не простую водицу - заколдованную.
- Больно сейчас будет, раны исцеляться начнут, но дергаться нельзя, а то рожать больше не сможешь. Поняла меня?
Девица кивнула, в струнку вытянувшись, губы закусила - уже действие заговора началось.
- Ничего, сдюжишь. Тело у тебя сильное и здоровье ладное - быстро на ноги встанешь.
Голуба заплакала, зажмурилась. Тихонечко ворожея к животу ее притронулась, от лица несчастной взгляда не отрывая.
- Над морем сизым
Звезда мерцает -
С волнами играет.
Под ракушкой белой
Жемчужина сияет -
Красу девы собирает.
Погашу свечу небесную -
Уймутся кони сизые,
Отопру дверь белоснежную -
Чадо встретит матерь нежную.
Муки горькие,
Слезы соленые
Да любовь сладкая,
А роды легкие,
Дитя крепкое...
Хоть и закончила говорить Радмила, а речь как на полуслове оборвала - поняла, что не для кого шанса просить свет белый увидеть. Тут же заметила на шее роженицы ожоги полосатые. Подождала, пока боль девицу отпустит, ее руку в своей сжала.
- Ты что в лесу делала, а?
Отвела глаза в сторону Голуба, молча на стену уставилась. Резко и грубо дернула ее за локоть ворожея, не на шутку рассердившись.
- Молчишь?! Зря я стараюсь? Сама ведь в лес пошла, никто туда тебя не утаскивал! Где дитя оставила?
Старостиха, спохватившись, оттолкнула ворожею от дочери.
- Да ты что, Радмила?
Голуба захныкала, лицо руками закрыла.
- Сама ведь злыми помыслами удельниц призвала! Хотела и себя, и дитя сгубить? Вот и получила! Смалодушничала, ребенка бросила да убежала - и с кого теперь спрос? Земля из-за тебя занедужит!..
- Радмила! Перестань!
Пламена прижала ворожею к стене, так что та двинуться не могла. Хоть и моложе Радмила была, а старостиха всю жизнь свою в полях работала, спины не разгибая, все же сильнее.
- Не могла она в лес сама пойти! Да и по своей воле с жизнью расстаться - тоже.
- Не веришь? Сама всё у нее спроси. А мне теперь Белокрай от проклятья спасать.
Высвободившись, Радмила уже спокойнее со всей суровостью Голубе сказала:
- За тобой придет твой ребенок. Коли кто из родителей его не признает - досаждать деревне будет, с ума всех сведет, а сады гнилью пойдут. Как солнце сядет, кострище за яблонями соберите да козленка белого приведите. И меня ждите.
Сельчане за дверями молчанием встретили, в глазах - страх. Поняли, что беда пришла в Белокрай и спасения только у ворожеи искать надо. Никто слова не сказал, дабы не гневить понапрасну.
Чуть отошла от дома старосты Радмила - услышала стрекот над головой, задорный, заливистый, да только ничего доброго он не предвещал.