- Вон пошли!
Махнула руками на стайку сорок, что по верхушкам деревьев прыгала, крикнула ворожея, а птицам всё потеха - издеваются-смеются, с неохотой в лес улетели.
«Уже сюда пробрались... Проглядела. Всё проглядела... Врешь, Бес, по своей воле Белокрай не отдам».
Идет девица - только вперед себя смотрит, не видит никого, не слышит. Северин у дома Беримира с работы умывался, заметил, что не спокойно на душе у Радмилы, скорее за рубаху схватился, да за ней, но дед как из-под земли перед ним возник:
- Брось ты это, за ворожеей-то бегать!
Пальцем костлявым в грудь парня тычет, будто сучком проткнуть старается. Глаза блестят из-под бровей угольками-головешками - вот-вот воспламенятся.
- Ты чего, старче? Обидел я тебя чем?
- Оставь Радмилу в покое! Доколе всё от дел отвлекать ее будешь?
- От дел?
Догадался Северин, что дед знает всё про незабвенный долг ворожеи, дюже с духом собрался, хмуро на старика посмотрев.
- Не от того ты ее защищаешь. Не я ей враг. Ей сил надобно огромных, чтоб против демона стоять, а какие тут силы, если рядом даже плеча дружеского нет? Ты ей что ли поможешь в трудный час?
Опешил дед Беримир, отшатнулся, но с ответом быстро нашелся:
- Еще самую первую ворожею любовь сгубила - к Бесу с местью привела. Коль против демона стоять, надобно забыть все людское.
Давно Северин не вспоминал глаза-звезды колючие, не думал о гнилых когтях да пасти смрадной. И не видать бы их никогда боле, да память эта ему самому, как воину, сил дает.
- Сразу видно, дед Беримир, не стоял ты в этой колдовской войне, - молвил Северин с горечью. - Все бдишь, надзираешь, порядок блюдешь, а сам будто и не человек вовсе - знать не знаешь, что душе человека нужно, чтоб с силами, ему не подвластными, бороться. Один в поле не воин. Тут только любовь поможет и ничто боле, лишь тогда сердце выдержит.
Нахмурился старик. В предзакатном свете вовсе на старую древесину кожа его похожа стала. Молчит Беримир, только губы поджимает да головой упрямо качает.
Пока Белокрай суетился, следуя повелениям ворожеи, Радмила готовилась дома к тяжелому обряду очищения. В углу у дверей поставила кадку с благодатью - хотела в Солнцеворот высвободить, да, видать, сейчас оно нужнее. Сама в наряд старинный облачилась, ленты белые в косы повязала. Увидел бы ее кто в поле - за богиню бы принял. Платье белое все вышивкой шелковой да рунами расшито - блестят и искрятся древние письмена, будто каменья драгоценные на свету. На запястьях - тоненькие браслеты-кольца из серебра, звенят при движении каждом - заслушаешься. Смотрит на себя в зеркало Радмила и не узнает. Не отшельница на нее в отражении глядит, а могущественная чародейка, которой ведомы такие тайны, что людей с ума свести могут.
Баюн важно на ворожею смотрит, точно любуется. Таких нарядов хозяйка еще не надевала. Все за ней котище с подоконника следит, глаз не сводит.
Взяла Радмила большой нож да вышла из дому, перед рябинами встала.
- Простите, родные, - деревцам поклонилась девица, на колени присела. - Пришел ваш час. Не думала - не гадала, что так всё сложится. О последней услуге прошу вас: как меня от силы нечистой охраняли, так и людей от напасти поберегите.
Трудно поддается ножу ствол тонкий, второй уж лучше пошел, словно смирились стражницы со своей участью, да только все равно сердце ноет, будто с подружками верными прощается.
Подошедший к хижине Северин оторопел.
- Зачем?
- Рябина злых тварей отгоняет, - ответила Радмила, не оглядываясь. - Защита от игоши это для белокрайцев.
Вздохнул парень, молча нож из рук ворожеи вынул, сам работу за нее закончил. Из-за листвы не видать раньше стен было, а теперь заметно стало, какой домик старый. Совсем одиноким казался и беззащитным.
Взглянул Северин на девицу, очарованный красой, слова сказать не может. А она пастенью ходит, всё о своем думает. Кадку из дома вынесла. Только открыла - еще одно чудо парню явилось.
Солнце уж почти скрылось, по небу словно варенье малиновое разлив. Уж синева бездонная на него навалилась. Летят из кадки роем звездным пчелы, брюшки светятся, будто золотые. Окружили огоньками-светлячками, ярче солнца горят. На миг короткий мальчишкой себя Северин почувствовал, глядит во все стороны, глаза восторгом сияют. Даже Радмила повеселела. Как махнула рукой в сторону деревни, весь рой туда подался, да в сумерках подступивших пропал.
- Пора, - прошептала ворожея, к сложенным веточкам рябины потянулась, но парень сам все с земли поднял. - Что это ты?
- С тобой пойду.
- Зачем это?
- А кому еще за тебя перед людьми заступаться?
Ласково улыбнулась Радмила.
- Не надо тебе со мной, не ходи. Люди уж прежними после обряда не будут - душа переменится. Тебе же незачем такое видеть, да и противишься ведь ты магии...
- Причем тут магия? Для меня ты важнее...
Не дала договорить - к щеке Северина легко губами теплыми прикоснулась, забрала рябинки.
- И ты для меня важнее. Не надо, не ходи. Баюн за тобой присмотрит.
Кот уж тут как тут у ног северянина вьется, круги нарезает, будто путами обвивает. Хочет податься парень следом за девицей - та уж за березами скрылась, - да ноги точно корни в землю пустили, с места не сойти - дергайся, не дергайся.
- Баюн! Ну, пусти же, Баюн!
Уселся на порог хижины котище, глазами перемигивает - в сумраке рубином да янтарем светятся очи разноцветные.
- Ну, как друга прошу, отпусти.
Не отзывается Баюн, лапы белые вылизывает.
Постоял Северин, подумал. Совсем уж свет небесный погас, из деревни ни звука не доносится - видать, все за яблоневыми садами уж собрались.
- Давно ты у Радмилы доброхожим служишь, лесной дух?
Повел ухом в сторону кот, но не взглянул.
- Славный у нее очаг. И покормит тебя хозяйка, и приголубит. Как с другом верным говорит. А не боишься ее одну отпускать магию творить?
Зыркнули два глаза в темноте, насторожился белый силуэт.
- Ты-то привычный, труда не составит морок какой сотворить или от нечисти какой отбиться. А Радмила? Вдруг ей там помощник понадобится? Пойдем вместе? С моего росту всё видно будет, а от меня глаза людям отведешь - будто и не было нас там, всё здесь сидели. А?
Задумался Баюн, к ногам Северина подошел, сел - очами сверкает. Неожиданно кот на плечи парню запрыгнул, примастился воротником тяжелым.
- Вот и договорились, - погладил освобожденный Северин котейку да по тропинке поспешил в Белокрай вернуться.
Большую кучу хвороста крестьяне к кострищу натащили. Последние солнечные отсветы, пламя да темнота спорили меж собою, не давая ясно вокруг себя видеть, поэтому никто не заметил, как ворожея появилась. Среди людей восторженные ахи прошли, все деревенские на наряд девицы заглядывались. Из рук Радмилы с благодарностью рябиновые ветви принимали, не спрашивая, для чего они, доверяя.
Семья старосты у самого костра стояла. Голуба к матери прижалась, от людей лицо пряча. Пламена всё по голове дочь поглаживала, что-то приговаривая, на что староста Вышемир хмурился да вздыхал. На руках у него козленок мекал, нет-нет, да из младших кто подходил погладить. Только на Военега, ссутулившегося, стоявшего в тени, никто внимания не обращал. Когда Радмила подошла, поднял голову Военег, удивленно на рябину посмотрел.
- Для чего это?
- От незваных гостей.
Кивнул, в общий круг встал с деревенскими.
А к ворожее староста подошел.
- Радмила, что ж случилось-то? Я вот только приехал. Никто не знает ничего, жена говорить отказывается.
- Дочь твоя с собой покончить хотела, этим удельниц привлекла. Они и рожениц, и детей губят, в себе подобных превращают. Голуба сама убежала, а дитя бросила - я так думаю. Даром такое Белокраю не пройдет. Содеянное зло ворота земли всей нечистой силе открыло, не только мелочи всякой, кою отогнать легко. Я ворота эти закрою, но дитя за матерью сюда придет. Неизбежно это. Рябина - чтоб не тронул никого игоша.