Увидел, что вокруг них плавало, но не испугался: поверх воды глаза блестят, как светлячки, сквозь черную гладь видно, как длинные космы плывут, хоровод мавок повторяя.
Расправила в стороны руки северянина ворожея да опустила их в воду.
Кто-то еще до рук Северина дотронулся, что-то надел. Пропали мавки из виду.
— Браслеты эти не снимай, — молвила Радмила. — Они тебя от Беса спрячут.
Отпустила. Легонько в спину толкнула.
— Иди и не оглядывайся. На берегу твоя одежда лежит. Тропа от берега прямиком через рощу к Белокраю выведет. Дом старосты Вышемира быстро узнаешь.
Гром ближе ударил, почти над самой Поганой Пущей. Борясь с желанием на Радмилу взглянуть, вышел из воды Северин, а за спиной голоса шепчут:
Редкие капли дождя уж скачут по березовым листьям, и кажется парню в их шелесте песня озорная. Легка была дорога к жизни новой.
Радмила же слышала грусть. Ворожее бы заговор прочесть от тоски, да не хочет мыслей о милом друге от себя прогонять — свыклась нечаянно с тем, что не одна больше. Больно к прежней жизни возвращаться.
Глава 6
Плотника в Белокрае тепло приняли. Ежели у кого мысль и появилась, что парень с чужих земель пришел, тот ничего не сказал — к тем, кто с войны целехонек вернулся, сельчане благоговение испытывали, как к старости мудрой. Северин за любое дело брался с охотой — истосковался по работе. Благоволение белокрайцев быстро заслужил.
Только Военег на чужака всё наговаривал. Знамо дело — завидовал сопернику умелому. Вот и сейчас, сидя на крыше одной из изб, зло наблюдал он за тем, как быстро и ладно Северин гвозди забивал в новенькую кровлю, а у самого, растяпы, все из рук падает.
Плотник остановился, засмотревшись на кого-то. Военег проследил за его взглядом.
По Белокраю, занедуживших работяг навещая, ворожея шла. Раньше в платьице сером мышкой от дома к дому перебегала, а теперь в новом зеленом — словно ящерка по тропинке спешит.
Северин поднялся во весь рост — не заметила. Пошел следом, с крыши на крышу изб да пристроек легко перепрыгивая; прямо перед девицей спрыгнул, напугав.
— Ну тебя! — махнула на него рукой Радмила. — Заикой сделаешь!
Улыбнулся, довольный выходкой озорно й. Пот со лба утер да руки упер в бока, красуясь.
— Где твоя рубашка? — шепнула ворожея. — Зря я обереги от людской молвы наложила?
— Да полно тебе, Радмила. Что ж мне твои подарки нельзя поберечь?
Растаяла девица, голову склонила, чтоб усмешку спрятать.
— Раны не тревожат?
— Да вот, хотел как раз к тебе попроситься вечером зайти…
Говорят друг с другом так, что все вокруг любуются. Все девки на статного парня засматривались, а он всё только с Радмилой, да с Радмилой. А Военег злится-дуется, места себе не находит. Слез на землю неуклюже, исподлобья на девицу смотрит, на Северина так вообще лучше глаза б не глядели…
Проходившая мимо бабка Мирина отвлекла парня от мыслей завистливых:
— Чего стоишь? Молод да пригож еще, неча чело хмурить.
— Да отстань ты от него, — проворчал ее муж, дед Ачим, ковыляя за женой. — Никак мимо молодежи молча пройти не может, всё совестью подначивает…
Взбодрился Военег, сам не заметил, как в два шага расстояние меж собой и ворожеей преодолел.
— … А живется неплохо. В хате с дедом Беримиром просторно, только ума не приложу, как это он печь не топит…
— Закаленный он, никак с Лешим в колдовском сговоре, — на грубый голос парня подошедшего Радмила вздрогнула, чуть отшатнулась. — А по тебе сразу видно: не в избе вырос, а за каменными стенами. Тяжко тебе хозяйство в деревне вести, с непривычки-то.
От колкого взгляда Северина язык заплетался, ненависть за Военега говорила:
— Чай в господских-то хоромах раздобрел бы.
Радмила покосилась на белокрайца недоверчиво, северянина же с гордостью оглядела: еще сильнее стал с виду воин с тех пор, как у ворожеи в хижине на ноги встал, излечился. Захотел бы — как пушинку девицу одной рукой бы поднял. О высоком заморыше светлоголовом Военеге и говорить нечего. Что тело, что душа — чучело.