— С севера мы, из-за перевала, — граф весь напрягся, как пружина, вот-вот, казалось, кинется волком голодным на разодетого господина, вцепится в глотку ему, не посмотрит, что человек живой.
Магоборцы за белой свитой следили внимательно. Ни у кого из пригожих охотников, кроме самого предводителя, не было оружия, но у каждого голову очелье руническое обвивало. Настоящие ли маги то были, или всего лишь волхвы, что волшебных животных чуяли да погоду предсказывали — не понять, но в ответ они смотрели миролюбиво и спокойно. По вере своей всякую жизнь человеческую считали они священной и чтили законы гостеприимства — вот и всё, что знали о них безухие служители ордена.
— Вот это да! — рассмеялся толстяк. — Как же вы так увлеклись, что занесло вас на чужую землю?
Приподнял олень голову, будто услышал шепот ворожеи, оглядел окруживших всадников обреченным взглядом, но никто на него внимания не обратил.
— А я — пан Светляк. Имение у меня здесь, дальше по дороге. Мои ведуны предсказали, что к утрецу тут появится редкий зверь, вот и подловили мы его, играючи. Славный трофей будет, а коль один рожек с собой на охоту брать, — белый пан потянулся рукой дотронуться до оленьего венца, — так любая животина сама на тебя выбегать будет…
Сам не свой молодой граф, мысли злые в голове теснились, каких никогда раньше не бывало. Вскинул Семишкур арбалет, палец на крючке держа. Хищница-четырехгранка смотрела прямо в круглое брюхо пана.
Почувствовала Радмила, как Бес дрожит от нетерпения, будто воочию увидела, как текут слюни жгучие из пасти чудовищной, зрачки-щелочки всех трех глаз вдруг огромными стали — изнемогал демон от жажды.
Пан Светляк уставился испуганно на черного всадника.
— Что же это вы…
— Мы зверя всю ночь гнали, сна не помним. Животы к спине прилипли, и кони не поены. Это мой трофей.
— Да ведь как же, мил-человек! — замямлил толстяк, разведя руки в стороны. — Что ж мы за какую-то шкуру и поссоримся? Отдохнуть с дороги можете, у меня в имении места всем хватит.
Ведуны за его спиной лошадей потихоньку назад поворачивали, глаз не спуская с арбалетов угрюмых северян. Только следопыт в растерянности лишь глазами хлопал, своего дальнострела не поднимая. Казалось ему, что не люди стоят кругом, а лютые звери.
— Граф… — мужичок дотянулся до плеча охотника, но тот уже не мог остановиться.
— Но мой болт торчит из его груди. Так, стал быть, мой это олень…
— Я уже целился в него, да коня что-то спугнуло. Он у меня хоть и с норовом, а храбрее всякого. Как знать, вдруг это твои колдуны мне помешали, м?
Ненависть, что зной, меж всадниками сгущалась. До этого спокойные, ведуны нахмурились, задетые таким обвинением.
Слышала ворожея, как стучит-оживает оленье сердце, слышала, как Бес глумится:
Но поделать ничего не могла — пока безухие на поле стоят.
Один из магов что-то тихо запел, тут же оба сенельца к нему повернули головы. Лица, и без того иссеченные шрамами, исказились. Зарябил воздух вокруг ведуна, обжег ему губы так, что они слиплись, сплавились. Куда таким тягаться с магоборцами. Под суету свиты да стоны пан Светляк торопился, тряся щеками, зарядить арбалет, да не успел — вошел черненый болт сквозь белый шелк по самый хвостовик. Граф Семишкур ухмыльнулся, словно оскалился, перевел взгляд на оленя, и сам чуть не ослеп. Набравшийся сил зверь вскочил с земли, вскинув голову да рогами чуть не проткнув охотников, и побежал стремглав к Поганой Пуще.
Маковое поле огласил крик досады, но дивный трофей был упущен уже безвозвратно.
Вздохнула Радмила — не дала погубить друга. А Бес мурчит, как кот от радости, глотая кровь, что впитала земля.
— Смотри, Радмила, смотри! Дай только сил набраться, жизнью насытиться — доберется злой рок и до тебя.
Накричавшись вдоволь и поостыв, граф огляделся, очнувшись от наваждения. Подвел коня к лежащему вместо оленя пану Светляку. Бежевый бархат и белый шелк — всё смешалось воедино в кровавое тряпье, сливаясь с алыми цветами. Встретились взглядами охотники, в глазах пана увидел молодой северянин ненависть, что кипела в умирающем как смола. Вокруг толстяка опустились на колени колдуны в очельях, но не в их силах было исцелить такую рану — ничто уже не могло спасти этого человека от смерти.
— Не для тебя эта стрела предназначена была, ох, не для тебя, — покачал головой Семишкур, сам не понимая, как все случилось.
Следопыт смотрел на все — будто сон глядел. Будто не спадали до сих пор чары уводны.