Потому что никто другой в пылевые бури не летает.
Почему русские скафандры?
Потому что в ложементы российского спускаемого аппарата другие не лезут.
Влезут ли в русскоязычную загадку англодумающие головы?
«Спасибо, папа, за совет! Я учил язык, но стал ли лучше оттого русских понимать?»
— Я не знал, что вы интересуетесь космическим сленгом, — голос Симпсона вывел Боба из задумчивости, заставив открыть глаза и пошевелиться. Тошнота вернулась.
«Чертов обратный кинетоз!» — мысленно выругался Стравински. Вроде бы на орбите Земли было не так худо, в полете притяжение создавало постоянное ускорение и торможение корабля. Вот только за год полета организм соскучился по нормальному ощущению веса и капризничал.
— Культурологические исследования, — ответил социолог, сглатывая слюну. По требованию врача с «Леонтьева» перед посадкой ученые очистили желудки и кишечники, но вырвать могло желчью, а разговор успокаивал — отвлекал от приготовленного на экстренный случай пакета. — Да и не только в них дело. Просто интересно, почему выход на орбиту называется «подскок», а в открытый космос — «надеть подгузник на свидание с Евой».
— Ну, «подгузник» — это скафандр, понятна аналогия… — Брайман от резкого движения рукой закрутился вокруг горизонтальной оси, ударился шлемом о датчик давления. — Ой! А при чем здесь Ева?
Стравински открывает рот и собирается объяснить, что ЕВА опять же аббревиатура, от extra-vehicular activity, обозначения внекорабельной деятельности, и вообще англоязычная иносказательность часто связана с сокращениями, поэтому к русскому случаю не имеет отношения. И странно, что Брайман всего этого не знает, при своей-то энциклопедичности… Но не успевает — люк открывается, в него просовывается девичья голова с короткой мальчишеской стрижкой.
— Хэллоу, мальчики! Все готовы упасть на Марс?
Удивленное молчание — никто не ожидал, что пилотом окажется женщина, весьма симпатичная при всем прочем. Или годовое воздержание так влияет?
Тошнота у Стравински неожиданно исчезает, уголки губ Симпсона растягиваются в улыбке, а Йозеф чисто инстинктивно хочет поправить прическу, но перчатка натыкается на забрало.
— Вы Ева? — глупо спрашивает гений.
— Нет, — смеется девушка, указывая на именную нашивку. — Пилот второго класса Синицына.
— У вас даже фамилия порхающая! Так почему падать? — Брайман протискивается в люк первым, стараясь не отставать от особы противоположного пола.
«Йози даже флиртует вопросами!» — проносится у Боба ревнивая мысль.
— Потому что в бурю мы лететь не сможем, — поясняет очаровательный пилот. — Будем управляемо падать.
«О дьявол, рано расслабились!» — тошнота вернулась к Стравински резко, так, что пришлось часто и глубоко задышать. Капельки пота стали отделяться от кожи и шариками уноситься к щелям приемника воздухообмена. Скорее всего, его пыхтение слышно далеко, потому что Синицына добавляет:
— Волноваться не стоит, это моя пятнадцатая посадка на «прыгунке». Впрочем, в космосе всегда и везде есть риск, так что все относительно. Скафандры уже на вас, поэтому, my god, можете без стеснений опробовать фекальный дренаж.
«Уела, хоть и грубовато!» — мысленно хлопает в ладоши Стравински. Остальные члены экспедиции, по всей видимости, думают в том же ключе, поскольку дальнейший путь по станции и размещение в спускаемом аппарате происходит молча. Но, может быть, Брайман молится, позабыв на всякий случай атеистические взгляды. А Симпсон, должно быть, мурлычет для куража похабную строевую песню, которую любил напевать в моменты задумчивости. Как же там? «Расскажу-ка вам, ребята, как я в армии служил. За оградкой ждут девчата — я тайком с ними дружил…» Типа того. Сам Боб отчего-то верит, что у пилота в пятнадцатый раз все получится не хуже предыдущих — ее движения выверены, на лице спокойная сосредоточенность.
«Управляемое падение, мать же их!»
Таблетка все-таки подействовала — больше не тошнит. Вместо спазмов появляется лихорадочный мандраж.
Теорию лингвотриггера Стравински прорабатывал уже давно, и экспедиция являлась хорошим способом для ее подтверждения. Раньше на руках у социолога накапливались разрозненные данные, и выводы по ним получались не слишком очевидные. Стравински пытался доказать, что только индоевропейцы могли создавать прогрессивные социальные формы, то, что ныне называется современной цивилизацией, в частности империи, а первопричиной находил протоязык, лежащий в основе современных евразийских языков. Русский же среди них был уникальным, поскольку объединял в себе множество ветвей из двух стран света. В качестве доказательства Стравински приводил примеры достижения народа, повторить которые с той же результативностью иным было бы трудно.