Когда Никита вошел в Колонну, Вадим молча поднялся и посмотрел на сменщика с укоризной. Он умел так смотреть, что никакие слова были не нужны.
— Ну знаю я, знаю. С Женькой столкнулся, вот и опоздал.
— Ты что, двадцать минут с ней разговаривал?
Никита понял, что оправдание глупое. Вадик отлично знал, что Никита опасается Вахо и потому с Женькой разве что вежливо здоровается.
— Ладно, поймал. Я просто поздно вышел.
— Я скажу Коляну, чтобы он тоже поздно вышел.
— Скажи.
— О'кей.
Вадим вышел.
— I'm okay, — сказал Никита в пустоту и бросил взгляд на мониторы.
В Колонне размещался наблюдательный пост. В принципе приборы неплохо за всем следили, но человек по-прежнему оставался незаменимым. Робот мог устранить только стандартную неполадку, человек — любую. «Творчество! Вот что отличает человека от машины!» — говорил при случае Николай Иванович. В свое время он организовал на станции целую кучу кружков — от рукодельного до геологического. Каждый сотрудник обязан был записаться хотя бы в два кружка. Ну, то есть не то чтобы обязан, но Николай Иванович мог вызвать к себе, строго посмотреть и спросить: почему не проявляешь активность? И лишить за это пряников.
На главный монитор Вадим обычно выводил западный периметр. С запада чаще всего приходили песчаные бури и прочие напасти. Малые мониторы справа транслировали картины станционной жизни — балетный кружок в парке Интернационалистов, серверную в районе проспекта Девятого января и так далее. В принципе Никита мог делать во время дежурства все что угодно — например, спать, есть или читать. Но в случае неожиданного визита Николая Ивановича он бы получил по полной программе. Николай Иванович не следил за тем, кто должен дежурить в то или иное время, и станционники часто подменяли друг друга; но если бы Вадим ушел по расписанию, то через пять минут Колонна просигнализировала бы Николаю Ивановичу, что дежурного подозрительно долго нет на месте. И снова — мало бы не показалось. Не жизнь, а тюрьма.
Впрочем, были и свои прелести. Например, вывести на монитор экстремальную лабораторию и наблюдать за Женей. Иногда она смотрела прямо в камеру, точно чувствовала за стеклом пристальный взгляд Никиты.
Дверь распахнулась. Без звонка в Колонну мог войти разве что Николай Иванович — собственно, это он и был.
— Так, Никита, — Николай Иванович никогда не здоровался, — есть дело.
— Да, Николай Иванович, здравствуйте, — Никита встал.
— Завтра с утра у нас пополнение, два человека с Земли, еще двоих к нам переводят с «Москвы», и еще один будет с «Эдинбурга», но он временно. В общем, сам понимаешь.
— Если честно, Николай Иванович, не очень.
Никита и в самом деле не понимал, к чему клонит начальник.
— Ты сколько в охране, полгода?
— Семь месяцев.
— Тогда и в самом деле можешь не понимать, — протянул Николай Иванович, — да. В общем, за новыми всегда глаз да глаз нужен. Правил не знают, законов не понимают, ведут себя как москвичи в Питере. И шотландец этот — тоже поди пойми. В общем, приставляю тебя к ним как сопровождающего на первое время. Коллеги твои справятся с дежурством втроем — на пару дней. Потом снова вернешься.
Никита нахмурился.
— Но почему я? Я сам на станции едва ли год, перевели с «Самары»…
— Потому что надо осваиваться. С «Питера» тебя вряд ли переведут куда-то в ближайшие лет пять-шесть. Среди новеньких — две девушки, между прочим, это тебя подбодрит?
Никита улыбнулся.
— Наверное, да.
— Ну и отлично. Чтобы завтра в восемь — как штык у моего кабинета.
И Николай Иванович вышел. Никита не успел даже попрощаться. Перспектива сменить скучные ежедневные дежурства на роль гида-надсмотрщика его, в общем, вдохновляла. Покажет им Питер — Загребский бульвар, Купчинскую улицу, проспекты, Троицкое поле, Кудрово. Узнает, как там, на «Москве», дела. И главное — поговорит с теми, кто видел Землю. На «Питере» жили бывшие земляне, но пообщаться с ними по душам и что-нибудь узнать было решительно невозможно. Например, таковым являлся сам Николай Иванович — но не приставать же к начальнику станции с просьбами рассказать о Питере. В библиотеке и без этого хватало информации, а земляне обычно скрытны: ничего не рассказывали о своей «прошлой» жизни — видимо, так было прописано в их инструктаже.
— Ура, — сказал Никита спокойно.
В душе он ликовал.
Шотландца звали Кеннетом, по-русски он знал всего несколько слов, и потому одна из девушек, Ира, ему переводила. Сама Ира прибыла с «Москвы», манеры ее выражали некоторое презрение к нестоличным жителям, и к Никите в частности. Впрочем, двое землян смотрели на Иру еще с большей высоты. Вторая девушка с «Москвы» по какой-то причине не приехала.