Прежде, чем Пьянчужка успел понять, куда привели его ноги, он начал вязнуть в топи.
Пьянчужке уже казалось, что все кончено — тут он и оставит свои кости — однако растущая на ближайшем берегу дикая яблоня, будто бы согнутая ветром, наклонила к нему ветви так, что он смог вцепиться в них мертвой хваткой, а она как начала выгибаться, выгибаться, да тянуть его из топи, что и вытащила в итоге на зыбкую, но все-таки почву.
— Ну, спасибо! — сказал в пустоту Пьянчужка.
— Да, пожалуйста, — ответила яблоня.
Так Пьянчужка узнал, что иногда яблоня тоже разговаривает.
Узнал он от говорящей яблони и то, что теперь обязан ей, чего совсем уж не мог понять, однако яблоня очень настойчиво убеждала его, что не ветер согнул ее ветви, но она сама наклонила их и вытянула его из топи. А на резонный вопрос:
— Зачем?
Дала столь же резонный ответ:
— Осмотрись. Лес умирает. И это только начало. Болото растет и ширится, губит деревья, точит корни.
— А я тут при чем? — удивился Пьянчужка, чутьем нетрезвого ощущая подвох.
— Ты поможешь ему.
— Как?
— Лес умирает не просто так. И болоту этому есть причина. Кости кощеева сомнения захоронены здесь, прямо под моими корнями. Острые, колкие. Они режут, дерут и колют меня снизу, причиняя страшную боль. Он мертв, насколько он может быть мертв: он не может покинуть своей могилы, но он пьет соки этой земли и отравляет воду. Он точит мои корни. Облегчи мою боль и спаси всех нас. Оглянись, сколько тут больных и уже умерших, сухих деревьев. Ты ведь тоже один из нас — ты тоже обитатель леса.
— Нет.
— Но твой дом стоит в лесу.
— Ну и что…
— Ты должен помочь. Только так ты сможешь спастись. И спасти нас. Найди Бабу Ягу. У нее есть красные самоцветы. Принеси один из них, закопай в костях среди моих корней. У камней тех особенная сила, они успокоят его и принесут жизнь лесу.
— Где ее искать?
— Иди, и она найдет тебя.
— А она согласится помочь?
— Окажи ей услугу. И она обязана будет помочь.
— Куда идти-то?
— Там твой дом — и снова яблоня наклонила свои ветви в одну из сторон света… — Пьянчужка уже было пошел, куда ему было указано, но яблоня остановила его.
— Постой! Я помогу тебе. Нарви моих яблок. Они кислые, горькие и мелкие, но волшебные, напоенные от кощеева колдовства и коварства силы сомнения. Съешь яблочко, и ты всегда станешь тем, кто сможет решить любую загадку кощеевой хитростью и сомнительной дерзостью.
Яблок на дереве было немного. Всего-то штук шесть. Пьянчужка сорвал все.
— Съешь сейчас одно яблочко, а остальные возьми с собой. Так ты не заблудишься и уже скоро окажешься дома.
Пьнчужка так и сделал: мигом он отрезвел и обернулся вдруг умелым Следопытом, по мхам и ветвям в лесу легко ориентирующимся. Даже не попрощавшись, он с ловкостью недостижимой для себя прежде («прежде» — к чему бы это слово?) перелезал через опавшие деревья, проползал под ними и меж зарослей, перепрыгивал, почти бежал, несся над буреломом будто сам как ветер. Мокрая одежда его не смущала. Все с него сходило, как с гуся вода. Скоро уже меж деревьев начало проступать вечернее Солнце, а там и крыша его дома поднялась от густой поросли темным треугольным силуэтом.
Он пришел домой. Жена уже успокоилась, но встретила его холодным молчанием. Он ей ответил тем же, пройдя мимо без единого слова, и поспешил прямиком в комнату, к своему бару. Слишком долго он был противоестественно трезв и не мог смириться со всем тем, что только что с ним случилось. Будто бред и наваждение. Он и был склонен считать все бредом опьянения… но яблоки-то были при нем, настоящие, а в душе горела лютая потребность немедля же уходить из дома и идти, идти, идти. Такая потребность к движению, какой не испытывал он никогда: потребность бежать от всего этого, от всех — потребность исполнить обещанное. Должно быть яблочко так повлияло. И он взял с собой то, ради чего он вообще вернулся — пару бутылок алкоголя в дорогу, чтобы притуплять слишком резкий эффект яблочек и вновь не попрощавшись выбежал вон. Даже не приостановился. Разве только на один миг, прямо на пороге, но он и сам не понял, что это было, а потому только добавил в темпе.