Пьянчужка заглянул в одну из тех, что были справа: она была приоткрыта — и там он разглядел лавки, какие-то ложа на высоких ножках, ширмы или перегородки, ящики. В предметах он опознал раздевалку. Двери на противоположной стене были плотно затворены. Ему пришлось приложить некоторое усилие к одной из них, не только древней, но и тяжелой, чтобы открыть. Изнутри дверь была окована железом и имела массивный засов, будто ворота. Зачем это?…! Где? В бане? Да: волны пара окутали Пьянчужку теплым влажным облаком. Пар не обжигал. Совсем не то, как он ходил в былые дни с друзьями, а еще ранее — с отцом и братом. Отец любил разогревать баню до очень высоких температур. А с братом говорить было не о чем. Быть может потому он не сразу проникся этим занятием. Любовь пришла постепенно, позже и теперь, после долгой дороги, он захотелось отпариться, омыться после долгого тяжелого пути. Восстановиться и очиститься от пыли, от коры деревьев и земли, которые пристали к телу. От старой кожи, в конце концов, от алкоголя. Прогреться и забыться. Он вернулся в раздевалку, скинул грязную заношенную, изодранную после лесов одежду, взял чистое полотенце из стопки и вернулся к дверям в парную… Он решил зайти в третью по счету дверь.
Внутри, когда глаза привыкли к желтому сумраку приглушенного паром свет, он разглядел, что баня эта была совершенно необычна. Помимо того, что было не столько жарко, сколько тепло и влажно, как в хаммаме, так он еще обнаружил себя на бортике искусственного водоема с метр шириной и тянущегося от одного края парилки до другого, где заворачивал за угол. Прямой, как канал, однако с небольшими ответвлениями, вроде как ваннами, над каждой из которых под сводчатым потолком возвышалась мраморная статуя и был желоб, по которому медленно стекала вода. Пьянчужка решил осмотреться. Канал оказался замкнутым вокруг еще одного помещения, совсем крохотного, в центре парилки: единственный узкий вход располагался сбоку от основных врат; однако попасть внутрь можно было, только погрузившись в воду и проплыв под низким проемом. Внутри было нечто вроде еще одной большой ванны или маленького бассейна с узким бортиком, на который можно было бы только присесть, не будь он почти весь занят все теми же статуями. Вода поступала сюда через канал, а по стенам внутреннего бассейна располагались отверстия, с шумом выпускавшие из себя горячий пар. Можно было купаться. Можно было отдыхать. Греться на теплых известковых камнях или в воде. Темнота обволакивала и успокаивала, звуки распространялись с задержкой, приглушенно, скрадываемые влажным воздухом и стенами. Это был отдельный мир, существующий за пределами внешнего. Здесь можно было родиться заново. И он принял эту возможность. Он просто хотел этой теплой обволакивающей темноты. Он хотел отмыться.
А напарившись и ополоснувшись, вернулся он в раздевалку и прилег на одной из коек отдохнуть, да и заснул, а проснулся уже в большой двуспальной кровати в комнате залитой субстанцией утреннего Солнца будто медом по светлым, почти белым, стенам, совершенно не похожими на те что вчера его провожали ко сну. Что это? Его одежда, все та же, грязная лежала рядом аккуратной стопкой, вещи лежали тут же. Сверху — оставшиеся яблочки. Пьянчужка уже устал удивляться за последние несколько десятков часов и потому он принял все, как должное, как и должно воспринимать все страннику на пути к чему-то значимому. Он поднялся с кровати, однако одежду использовать, пока, не решился. Приятно было ощущать себя все еще чистым. И потому, прямо так, с полотенцем на бедрах, он пошел искать хозяйку.
Дом оказался огромным, а планировка… достаточно того, что он никак не мог найти ни второго этажа (или хотя бы первого), ни большого зала-прихожей с бассейном, ни бани. Он вообще не понимал, как он тут оказался и тот ли это вообще дом, в котором он вчера уснул. И все-таки Пьнчужка был уверен: тот самый. Возможно, все — лишь следствие вечернего обмана зрения и усталости. Либо дом был больше, чем он предполагал. По крайней мере, дом казался огромным, куда большим того, чего можно ожидать от его внешних границ в пространстве. «Тенгри! Внешнее и внутреннее в противостоянии друг другу!» — подумал вдруг Пьянчужка и забеспокоился: «Чего??? Откуда это!» Наверное, это дом так действует: комнаты, комнаты, они не кончались и все время новые, а потом он как-то внезапно вышел на кухню, и только теперь Пьянчужка понял, что бродил по нему в поисках, чем бы ему поживиться да подкрепиться. Он нашел несколько бутербродов в холодильнике и вскрытое вино на столе. Он отхлебнул. Вино уже успело «заизюмиться», а изюм таил в себе парадоксальные нотки нефти. Пьянчужка посмотрел на этикетку: португальское. «Португальское вино к утреннему столу — будто начало дня где-то в другой, непохожей на знакомую ему, части мира: в другом времени, другой культуре, с другой едой и даже другим воздухом. Другое все. Другой я. Иной. Не свой.» Пьянчужка выглянул в окно и понял, что он вовсе уже не Пьнчужка, а… Он не узнал даже Солнца за окном. Оно светило как-то иначе — другому человеку. И деревья; что это за деревья? Дома… небо. И без всяких яблочек…