Лидия, с голой спиной, стояла перед Дмитрием и говорила, что с этого момента она будет забирать деньги себе, что это она обслуживает клиентов, так что зарабатывает их именно она, а не кто-то другой. Он сперва ударил ее по лицу. Она к этому была готова – так он обычно и начинал. Но она не отступила. Она сказала затем, что несколько дней вообще не примет ни одного клиента, что никого обслуживать не станет, потому что устала и больше не хочет.
До этого дня Лидия ни разу не отказывалась работать. Никогда не протестовала. В открытую. Потому что боялась Дмитрия, его ударов, боли, которую он причинял, и пистолета, который время от времени он подносил к их головам.
Алена уселась на бетонную набережную, свесила ноги. Три года. Она так скучала по Яношу! Тоска вновь охватила ее. Зачем она уехала, почему не сказала ему?
Она была ребенком.
Теперь она стала другой.
Она стала меняться уже тогда, в каюте. Когда один из мужчин повалил ее и, пока входил в нее, успел дважды плюнуть ей в лицо. Она потом поняла, как это – становиться другим человеком. Просто с каждым разом ее самой у нее становилось все меньше. Ее у нее украли.
Она стояла в своей комнате и смотрела. Когда он вынул кнут и ткнул им Лидии в лицо, она выскочила и бросилась на него. Он никогда еще не пускал в ход кнут, только грозил им. А теперь он ударил Лидию, а она попыталась вырвать кнут, но он ударил ее в живот, отволок в ее комнату и запер там. Он собирался заняться ею позже.
Она смотрела на воду.
Она ждала.
Ей пора отправляться обратно. В Клайпеду. К Яношу, если только он по-прежнему там. Но не теперь, пока Лидия не дала о себе знать. Только после этого, да.
Она считала удары. По одному. Полиция явилась, когда Дмитрий ударил тридцать пятый раз. И она слышала все до единого через закрытую дверь. Как он взмахивал кнутом и как он обрушивал его на голую спину Лидии.
Ее ноги почти касались темной воды, она могла бы прыгнуть. Она могла бы уехать, подняться на борт корабля.
Но не теперь.
Они были вместе, когда их насиловали. Она должна подождать.
Кто-то открыл ее комнату. Квартиру обыскивали, а Дмитрий лежал в холле на полу и держался за живот. Она стояла там несколько секунд, а потом увидела полицейского. Она узнала его, и ее охватила паника. Она выскочила в холл, пробежала несколько шагов к входной двери, в которой кто-то проделал большую дыру, а потом обернулась и двинула ногой Диму Шмаровоза. Каблуком. Изо всей силы. Прямо в пах. И после – выбежала на пустую лестницу и помчалась вниз.
Телефон лежал в сумке, перекинутой через плечо. Она услышала, как он зазвонил.
Она знала, кто звонит.
– Да?
– Алена?
– Это я.
Когда она услышала голос Лидии, ей стало жарко. В нем была боль, Алена почувствовала ее. Лидии тяжело разговаривать – но как же хорошо снова слышать ее голос!
– Где ты?
– В гавани.
– Едешь домой?
– Я ждала твоего звонка. Я знала, что ты позвонишь. Потом. Я потом поеду.
Мобильный она получила в подарок. От одного из тех, чьих лиц она не могла вспомнить. Лидия обычно брала сотенную. А сама она не хотела денег, ей нужны были вещи. Она получала вещи, а они получали «что-нибудь эдакое». Они приносили ей одежду, две пары бус, иногда – сережки. Дмитрий не имел обо всем этом никакого понятия. В том числе и о мобильном телефоне. Он был довольно новый. За него человек с незапомнившимся лицом развлекался с ними обеими одновременно. Это была Лидина идея.
– Что будешь делать?
– Когда?
– Когда вернешься домой.
– Не знаю.
– Скучаешь?
Алена затаила дыхание. Она посмотрела вниз, на колышущуюся темную воду. Клайпеда никогда не была очень уж красивым городом.
– Да. Я хочу их увидеть. Увидеть, как они выглядят. Как мы когда-то выглядели.
Она рассказала, как она бежала не оглядываясь вниз по лестнице в доме на улице Вёлунда, прочь из квартиры, которую ненавидела, из дома, который тоже ненавидела. Рассказала о долгих сутках без сна, которые она провела в городе, о том, что сейчас она хочет только одного – лечь спать. Лидия рассказала гораздо меньше. Немного о больнице, в которой они обе пару раз уже бывали. Немного о своей койке, о еде, о медсестре из Польши, которая говорила по-русски.
О ранах на спине – ничего.
– Послушай-ка…
– Да?
– Помоги мне.
Алена взглянула вниз на воду, которая успела успокоиться, и теперь на ее глади девушке видно было собственное отражение. Ноги, которыми она болтала. Рука с телефоном, который она держала у уха.
– Я помогу. А что надо сделать?
Лидия медленно дышала в трубку. Она подыскивала слова.
– Помнишь подвал?
Она помнила. Жесткий пол, тесную темноту, влажный воздух. Дмитрий запирал их там на два дня, когда к нему приезжал кто-то, кто должен был занять их постели. Он никогда не говорил им кто.
– Да. Помню.
– Сходи туда.
По воде пошла рябь от проплывшего мимо катера, и отражение исчезло.
– За мной, возможно, следят. Может, прослушивают. Я не могу так свободно расхаживать.
– Сделай это.
– Зачем?
Лидия помолчала, не ответила.
– Зачем, Лидия?
– Зачем? Чтобы это никогда не повторилось. То, что произошло. Вот зачем.
Алена встала. Она прошлась туда-сюда между двухметровыми железными столбами.
– И что я должна сделать?
– Там есть тайник. В ведре под полотенцами. Оружие. Револьвер. И семтекс.
– Семтекс?
– Пластиковая взрывчатка. И несколько запалов. В пакете.
– Откуда ты знаешь, что такое семтекс?
– Просто знаю, и все.
Алена Слюсарева слушала. Она слушала, но не слышала. Она шикнула. Но Лидия продолжала говорить, поэтому она шикнула еще раз, громче. Она шипела в трубку, пока там не воцарилась тишина.
– Я сейчас прерву связь. А ты перезвони мне через две минуты, ладно?
Катер везет на корабль провизию. За два с половиной часа. Она может на нем добраться. Деньги и все необходимое у нее в сумке. Она хотела домой. В то место, которое она называла домом. Она хотела закрыть глаза и забыть о том, что прошло три года. Так, чтобы она снова стала семнадцатилетней красавицей, которая никогда не уезжала из Клайпеды. Даже в Вильнюс.
Но это не так. И время было другим. И она сама стала другим человеком.
Телефон снова зазвонил.
– Я помогу тебе.
– Спасибо. Я тебя люблю, Алена.
Она продолжала беспокойно вышагивать между железными столбами на набережной. Туда. И обратно. Прижимая трубку к уху.
– Номер сорок семь. Маленькие цифры на двери наверху. Там еще такой висячий замочек – почти незаметный. Ведро стоит, как войдешь, сразу направо. Пистолет лежит вместе с патронами, в пакете. Взрывчатка рядом. Бери все и отправляйся на Центральный вокзал к нашей ячейке.
– Я там была вчера.
– Все цело?
Алена помедлила. Четырехугольный ящик с железной дверцей в одном из залов ожидания. В нем вся их жизнь. Ячейка 21.
– Все цело.
– Возьми оттуда видеокассету.
Кассета. Алена почти забыла о ней. Тот, без лица, все время хотел, чтобы его снимали. Тот, что однажды попросил ее заняться любовью с Лидией. Она отказалась, но тут Лидия погладила ее по щеке и сказала, что они сделают это перед его камерой, если он запишет кассету и для них тоже.
– Сейчас!
– Да. Самое время. Пустим ее в ход.
– Ты уверена?
– Совершенно уверена.
Лидия откашлялась и принялась объяснять:
– Я все обдумала, пока лежала тут. Рука болит страшно, и спину жжет, так что поспать не получилось. И я лежала и думала. Даже записала все. Потом перечитала, зачеркнула и переписала заново. Алена, да, я совершенно уверена. Надо, чтобы об этом узнали. Это не должно повториться.