Она остановилась и открыла свой блокнот.
Она выучила наизусть брошюру о больнице, там были и планы этажей. Ее Лидия выпросила у своей говорившей по-русски медсестры. Теперь она справлялась по этой брошюре. Вернее, по перерисованным дрожащей рукой схемам, которые она сама снабдила комментариями на литовском, пока лежала в палате с приставленным охранником.
Точно. Там был коридор, ведущий в морг.
Лидия прибавила шагу, пакет с логотипом IСА она несла в правой, здоровой руке. Она шла так быстро, как только могла, превозмогая боль, задыхаясь, шарахаясь от каждого звука и каждый раз припадая на ту ногу, которая не болела. Потом она пошла тише, опасаясь, что ее шаги могут услышать.
Она точно знала, что ей нужно делать.
Никакой на свете Дима Шмаровоз больше не сможет ей указывать. Не сможет заставить ее раздеться догола и отдать свое тело в распоряжение чужих людей, которые за это заплатили.
Те, кто попадался ей навстречу, казались ей подозрительными. Она ощущала на себе их взгляды и думала, что все они прекрасно знают, кто она и куда идет. Так она и дрожала от страха, пока наконец не осознала, что на самом деле выглядит точно так же, как и любой другой пациент этой больницы, в таком же халате бредущий по тем же коридорам.
Вот именно поэтому она оказалась не вполне готова.
Она ослабела. А ей нельзя было слабеть.
Когда она увидела его, было уже поздно.
Сначала она узнала его походку, широкие, как у всех высоких людей, шаги. Он шел, размахивая по своей привычке руками. Потом она услышала его голос – громкий и немного гнусавый. Он шел рядом с каким-то человеком и разговаривал во весь голос.
Он – один из тех, кто приходил к ней. Один из тех, кто бил ее. Сейчас он в белом халате шел ей навстречу, и они должны столкнуться нос к носу буквально через несколько секунд: коридор прямой, без единой двери, так что свернуть некуда.
Она замедлила шаг, стараясь смотреть в пол, а здоровой рукой нащупала пистолет в кармане больничного халата.
Она почти дотронулась до него, когда он проходил мимо.
Он пах точно так же, как и когда наваливался на нее всем телом и делал ей больно.
Мгновение, не больше, – и он прошел дальше.
Он ее даже не увидел. Женщина, с которой он спал за деньги каждые две недели весь последний год, была всегда одета в черное платье, белье, которое он сам ей купил, волосы распущены, а губы накрашены ярко-красной помадой. Женщину же, которая только что прошла мимо него, он никогда раньше не видел. У нее разбито лицо, одна рука в гипсе, а на ногах – белые тапки с названием больницы. Он не видел ее раньше – он не увидел ее и теперь.
Она была поражена. То, что она чувствовала, не было ни страхом, ни тем более паникой – это была крайняя степень изумления, которая немедленно перешла в ярость. Подумать только! Он прошел мимо нее!
Последний отрезок больничного коридора.
Лидия остановилась перед дверью, которую через секунду ей надо было открыть.
Никогда раньше она не бывала в морге. Она представляла себе, как там должно быть, но понимала, что это картинка из американских фильмов, которые она видела еще до того, как уехала из Литвы. Что ж, больше у нее ничего не было. Из схемы в своем блокноте она знала, какой морг большой и как много в нем помещений. Теперь ей предстояло туда войти. Ей надо успокоиться, чтобы хладнокровно войти туда, к живым и мертвым.
Она надеялась, что внутри кто-то будет. Хотя бы больше двух человек.
Она открыла дверь. Та поддавалась тяжело, как будто мешал сквозняк, хотя там не было никаких окон. Она услышала голоса. Глухие – видимо, из соседней комнаты. Она стояла тихо: там был кто-то живой. Теперь все зависело только от нее: у нее пистолет и взрывчатка, которые Алене каким-то образом удалось пронести и передать ей. Да и сама она не подкачала – умудрилась отделаться от охранника, сбежать из палаты и добраться до морга. А теперь – ее выход: там, за дверью, слышались голоса. Там были люди.
Лидия глубоко вдохнула.
Она должна сделать то, что задумала.
Она должна, чтобы то никогда не повторилось.
Говорящих было по крайней мере трое. Она не понимала, что они говорят. Отдельные слова она разбирала, а уж что получалось вместе… Как же она ругала себя за то, что так и не выучила шведский! Она отлепила один конец медицинского пластыря, которым прикрутила пистолет к своему телу, взяла оружие здоровой рукой. Медленно пошла по коридору, напоминавшему длинный коридор в их последней квартире. Она шла на звук голосов.
И тут она их увидела.
Она стояла в темной длинной комнате и смотрела на них, а они ее не замечали, были заняты разговором и еще чем-то, чего она не могла разобрать. Но она всех их узнала.
Они виделись сегодня утром.
Они тогда стояли возле ее кровати. Один, тот, что немного постарше, с седыми волосами и в больших очках, был тот самый врач, который проводил первый осмотр, когда она только поступила в больницу. Он еще тогда вернулся со своими четырьмя студентами. Он показывал на ее тело, на следы на спине, говорил что-то о процессе лечения и о пастушьем кнуте, а четверо молодых студентов стояли молча, смотрели и думали о том, сколько еще различных травм и увечий они должны увидеть, чтобы научиться их лечить.
Они стояли чуть поодаль и разглядывали тело. Оно лежало на столе, под ярким светом ламп, свисавших с потолка. Едва открыв дверь, она поняла, что это тело мертвого человека, слишком оно было бледным и бездыханным. Седой врач в очках что-то показывал своей лазерной указкой, точно так же, как он показывал ее тело, а четыре студента стояли возле мертвого тела так же тихо, как прежде стояли возле живого и изуродованного.
Лидия вышла из тени на свет. Но они ее не увидели.
Тогда она сделала еще восемь шагов, и тут ее заметили. Когда она была в двух-трех метрах от них.
Они увидели ее. И да, и нет.
Они узнали ее, ту женщину со следами кнута на спине и грустной улыбкой, что лежала на кровати под больничным покрывалом. Та, что теперь стояла рядом с ними, выглядела так же и вместе с тем совершенно иначе. Она чего-то хотела, об этом говорили ее глаза, их выражение было слишком красноречиво. Она подняла руку, направила на них пистолет и сделала шаг вперед. Яркий свет теперь падал прямо на ее разбитое, в синяках и ссадинах лицо, но казалось, она не чувствует боли. Она действовала быстро, уверенно и в то же время очень спокойно. Седовласый врач, не поняв, что происходит, демонстративно продолжил было свою лекцию о мертвом теле, но оборвал себя на полуслове.
Женщина помахала пистолетом.
Она водила им от одной пары глаз к другой, от одного лица к другому.
Она угрожала им, и у каждого из них от страха свело живот, как было с ней, когда Дима Шмаровоз подносил саму смерть к ее виску.
Никто не сказал ни слова. Все ждали, когда она заговорит.
Лидия показала дулом на пол:
– On knee! On knee!
Все встали на колени вокруг стола, на котором лежало то, что недавно было человеком. Она попыталась заглянуть им в глаза, она хотела увидеть, есть ли в них страх. Но они избегали ее взгляда. Все до единого. Двое прикрыли глаза: девушка и один юноша, остальные уставились прямо перед собой, мимо нее, сквозь нее. Ни у кого не хватило духа посмотреть ей в глаза. Даже у седого, даже у него.
Ей снова было девять лет. И снова они были в той комнате. Тот, что приставил пистолет к ее виску, и папа, которого они поставили на колени, и он должен был со связанными за спиной руками лечь лицом вниз. Она вспомнила, как он упал, какой глухой звук раздался, когда его голова ударилась об пол, и как у него из носа потекли сразу две струйки крови.
Теперь она стоит здесь. И у нее самой есть оружие.
Лидия сделала последний шаг вперед.
Она зашаталась, чуть не упала. Она знала, что должна быть осторожней. После полученных побоев у нее нарушилось равновесие. Один из тех, кто приплачивал ей, чтобы получить «эдакое», однажды сильно ударил ее по лицу, а потом пообещал удвоить плату и, когда она согласилась, так двинул ей в ухо, что боль стала нестерпимой. По-видимому, он что-то ей повредил внутри. Что-то, от чего зависело равновесие. Она никогда не понимала почему. Почему мужчины били ее гораздо сильнее, чем она могла вытерпеть.