Эверт Гренс протянул руку и показал на деревянную дверь в противоположной стене, темную, как и сами стены.
– Через несколько минут сюда явится Ланг. И он станет играть в эту чертову игру. Он придет, сядет тут и будет молчать или бормотать «не знаю», но именно поэтому, Херманссон, сегодня он проиграет. На этот раз вечная игра в молчанку станет самой большой ошибкой в его жизни. Вот так. Я думаю, что его обвинят как минимум в убийстве.
Она удивленно посмотрела на него, и он было пустился в объяснения, но тут двери зала отворились и вошли четыре тюремных охранника и двое вооруженных полицейских, а между ними – Йохум Ланг в наручниках и голубой тюремной робе, которая висела на нем, как на вешалке. Ланг тут же заметил их, а Эверт Гренс поднял руку, приветственно ему помахал и улыбнулся. Потому он повернулся к Херманссон и, понизив голос, сказал:
– Я еще раз прочитал заключение криминалистов и отчет о вскрытии, которое делал Эрфорс, и уверен, что убийства не было. Я думаю, что Лангу заказали пять сломанных пальцев и раздробленную коленную чашечку, это да. Но за смерть Ольдеуса ему денег не обещали и не заказывали вовсе. Я думаю, что Хильдинг Ольдеус сам случайно грохнулся с лестницы и врезался головой в стену.
Эверт Гренс демонстративно показал в сторону, где сидел Ланг:
– Посмотрите-ка на него, Ланг просто дурак. Он домолчится до того, что получит десятку за убийство, хотя мог бы отделаться полутора годами за тяжкие телесные.
Гренс снова помахал тому, кого так ненавидел. Взгляд у Ланга такой же пронзительный, как и вчера, когда они столкнулись в его камере. Позади него зал постепенно наполнялся. Огестам зашел последним, кивнул Гренсу, и тот кивнул в ответ. На какой-то миг Эверт Гренс задался вопросом: о чем сейчас думает молодой прокурор? Об их встрече, о лжи, которую он выложил перед ним? Но потом он выбросил из головы все, что могло ему помешать. Он снова наклонился и прошептал:
– Я точно знаю, Херманссон. Никакое это не убийство. Но поверьте, я и пальцем не пошевелю для того, чтобы хоть кто-нибудь узнал об этом. Он сядет, боже мой, и сядет надолго!
Дмитрий был доволен: обе крошки с гладкой нежной кожей трахались совсем неплохо.
Он купил их в рассрочку и твердо решил, что не станет расплачиваться, если не выйдет ничего путного.
Но все получилось. Так что придется платить.
Легавый накрылся. Но женщина, с которой он работал, прекрасно справилась и без него. Она доставила двух новых шлюх, как они и договаривались.
Она уже ждала его. Хотела получить очередную порцию денег. Они стоили три тысячи крон каждая. Треть ей надо было выплатить сегодня же.
Он открыл дверь в «Эдем». На сцене лежала голая женщина, прижимаясь к надувной кукле. Она слегка двигала бедрами и стонала. А мужчины в зале – публика здесь состояла из одних мужчин – сидели за столиками и держались за ширинки.
Она сидела там же, где и всегда. За самым дальним столиком, почти за углом, рядом с запасным выходом.
Он подошел к ней, они кивнули друг другу.
Она всегда была в одном и том же спортивном костюме. И всегда с капюшоном на голове.
Она хотела, чтоб он называл ее Илоной, хотя его это раздражало, ведь звали ее, конечно, иначе.
Друг с другом они не беседовали. Никогда. Так, несколько вежливых слов по-русски, и все.
Он отдал ей конверт с деньгами. Она не стала пересчитывать, просто взяла и сунула в сумку.
Через месяц.
Через месяц следующий платеж. И после этого они будут принадлежать ему, станут его собственностью. Обе.
Эверт Гренс встал и показал рукой, чтобы Херманссон встала тоже. Вместе они пересекли зал и вышли в коридор. Гренс быстро спустился по лестнице на три этажа, туда, где был вход в подземный гараж. Херманссон спросила, куда он ее ведет, на что он быстро ответил: «Сейчас поймете». Он тяжело дышал от усилий, но остановился, только когда его ноги оказались в затхлой пыли гаража. Он поискал что-то, видимо, нашел, приблизился к железной двери, которая вела к лифтам – тем, что поднимались в следственный изолятор.
Он стоял там, затаив дыхание. Он ждал. Ведь ему прекрасно известно, что они пройдут именно здесь. Йохума Ланга проведут из старого зала судебных заседаний прямо сюда и препроводят обратно в изолятор.
Надо только подождать несколько минут.
Ланг, четверо тюремщиков и двое полицейских вошли в гараж и направились к железной двери.
Эверт Гренс сделал пару шагов им навстречу и попросил на минутку оставить его с Лангом наедине. Просто отойти на несколько метров. Они выполнили его просьбу. Старший охранник не слишком был этому рад, но он и раньше встречался с Гренсом, так что знал, что тот так или иначе добьется своего.
Как обычно, они сверлили друг друга взглядом. Гренс ждал, что предпримет Ланг, но тот просто стоял, только его крупное тело раскачивалось, словно он еще не решил, стоит ли наносить удар.
– Дурак ты, мать твою.
Они стояли так близко, что Гренсу достаточно было прошептать это, чтобы Ланг услышал.
– В молчанку играл. Как обычно. Теперь ты сядешь, потому что тебя приговорят. А ведь я знаю, что ты не убивал Ольдеуса. Да только тебе хрен поверят. Пока ты думаешь и действуешь как вор, пока в отказ уходишь да играешь в молчанку, спорим – ты получишь на семь-восемь лет больше, чем действительно заработал. За здорово живешь.
Эверт Гренс махнул охранникам, чтобы они вернулись.
– Так-то, Ланг.
Йохум Ланг по-прежнему не сказал ни слова и даже не проводил Гренса взглядом, когда тот отошел от него.
И только когда охранники уже держали перед ним открытую дверь и он выходил прочь, – только тут Гренс окликнул его, и тогда он обернулся. И плюнул на пол.
А комиссар уголовной полиции кричал ему, помнит ли он опознание, которое состоялось несколько дней назад; помнит ли, как издевался над самим Гренсом и его погибшим другом, как сложил губы бантиком и посылал воздушные поцелуи. Гренс кричал ему «Помнишь?» и сам послал пару воздушных поцелуев и, сложив губы бантиком, почмокал ему вслед, но того уже вывели из гаража и повели прямо к лифтам, ведущим в изолятор.
Свен Сундквист припарковался на улице, состоявшей из ряда аккуратных домиков. Посреди проезжей части были установлены самодельные ворота и ребятишки гоняли шайбу. Они не спешили замечать подъезжающий автомобиль. Сундквисту пришлось подождать, пока два девятилетних нахала со вздохом соизволили освободить дорогу противному дядьке, раз уж ему приспичило тут ехать.
Теперь он знал: Лидия Граяускас сознательно пошла на преступление. И на самоубийство. И она хотела, чтобы все узнали причину, хотела обнародовать свой позор, но Эверт ей помешал.
По какому праву?
Лена Нордвалль сидела у себя в саду. Глаза закрыты, рядом на столике – приемник, раздается музыка одного из коммерческих каналов с нескончаемыми вставками, повторяющими название станции. Он не видел ее с того самого вечера, когда они принесли ей известие о смерти Бенгта.
Эверт хотел укрыть от позора детей и жену своего друга.
Но взамен он отнял у другого человека право на правду.
– Привет.
На улице было жарко, он обливался потом, а она сидела на солнце в черных брюках, джинсовой куртке и свитере с длинными рукавами. Она его не услышала, он подошел поближе, и она вздрогнула:
– Ты меня напугал.
– Извини.
Она жестом пригласила его присесть. Он взял стул, на который она показала, подвинул его так, чтобы сидеть перед ней, спиной к солнцу.
Они посмотрели друг на друга. Он сам позвонил и попросил разрешения ее навестить, ему и начинать разговор.
Это было тяжело. Ведь они не слишком близко знакомы. Конечно, они встречались, но всегда в обществе Бенгта и Эверта: дни рождения и все такое. Она – одна из тех женщин, в чьем присутствии он ощущал себя глупым и некрасивым, смущался и с трудом подбирал слова, хотя секунду назад они вертелись у него на языке.