- Сжальтесь, мой повелитель, мой высокий, победоносный государь! Сжальтесь над несчастным преступником! - закричал подеста, бросаясь на колени.
- Сжалиться над тобой, безжалостный изменник? - сказал Цезарь, отталкивая несчастного ногой, когда тот пытался обнять его колени.
Мигуэлото подскочил и ухватил подесту за его меховую мантию. Но в это мгновение вмешался Орсини.
- Как ни подло, предательски и неблагодарно поступил перед вами этот человек, Цезарь, - обратился он, - я все же не могу забыть, что он принимал некоторое участие во мне, хотя бесцельное и ненужное. Я прошу вас, не карайте его, по крайней мере, смертью.
- Я почтительнейше прошу разрешения высказать свою точку зрения, всемилостивейший государь, - вступил Макиавелли, и, видя, что его не прерывают, продолжал: - Я передал бы его связанным народу, которым он управлял, женам и детям тех рабов, которых мы видели висевшими на дубах...
- Да будет так, радостно воскликнул Цезарь. - А когда они покончат с ним, пусть его труп распилят пополам и выставят на рынке, чтобы народ знал, что я не стерпел его жестокостей и не соглашался с ними!
При этом ужасном приговоре сознание покинуло несчастного Ремиро, и он упал на руки Мигуэлото. Воспоминания о жестокостях подесты, виденных незадолго перед тем, могло, вероятно, несколько умерить пыл его защитников. Тем временем Мигуэлото ухватился за свою жертву с хищностью дикого зверя, словно опасаясь, что ее могут отнять у него, и проворно вытащил Ремиро из зала.
ГЛАВА XII
Казалось, что только по окончании своего приговора Цезарь заметил присутствие флорентийского посланника. Он сердечно обнял его, проговорил:
- Итак, в счастливый час мы все сошлись вместе. Ваши высокие правители республики могут теперь убедиться, как неосновательно их подозрение, что мир с Орсини должен непременно заключать в себе угрозу для вашего государства. Вы сами должны будете подтвердить им истину! Мигуэль!.. Где он? Ах, да! Принесите мне мой стальной сундучок!
Несколько солдат бросились немедля исполнять приказание, и вскоре возвратились с тяжелым ящиком, который иоаннит, как ему показалось, видел уже среди вещей Макиавелли. Вынув оттуда огромный пергамент, Цезарь стал громко и внятно читать его. Этот документ остается одним из самых замечательных памятников того бурного времени. Он возвращал, с некоторыми исключениями, разоренным вельможам-феодалам их прежнюю власть и права. Колонна также был включен в их число. При этом, для церкви здесь была громадная выгода, не предусмотренная союзниками: она заключалась в их согласии на уступке папе всех предоставленных им императорами ленных поместий, при условии, что папа немедленно возвратит их им как свои. Договор предоставлял церкви все права верховной власти и среди них право принуждать ленников* [Ленник - в средние века владелец земельной собственности (лена), обязанный нести разные повинности тому, от кого получена земля.] нести военную службу.
- Я согласен на эти условия... Но что я говорил. Разве имеет какое-либо значение мое согласие? Ведь я останусь незначительным герцогом! - с нарочитым смехом проговорил Цезарь.
- Без поручительства, без залога за точное соблюдение этого мира договор - не что иное, как бездушная кожа! - своим глубоким, строгим голосом произнес иоаннит и, обратив свой взгляд на Цезаря, прибавил: - если ваш святейший отец так желает этого брака, то почему вы не даете торжественного обещания связать вашу любовь алмазными узами соединив в браке наследника Орсини с дочерью Борджиа?
- Желает мессир Бембо, только что явившийся из Феррары, подписать этот прекрасный договор? - спросил Макиавелли, видимо обеспокоенный таким предложением. - Или, может быть, ваша светлость желает к чему-нибудь обязать себя, что будет ни чем иным, как тираническим насилием над волей прекрасной Лукреции?
- Пока я находился во Флоренции, у синьора Паоло было время узнать ее расположение, - испытующим взором смотря на Орсини, ответил Цезарь. - Если ты действительно можешь уверить меня, брат, что она дала тебе надежду, тогда я сам сделаю то, чего требует этот воинственный миротворец.
Лицо Орсини омрачилось, между тем черты лица Цезаря в такой же степени прояснились.
- Я не принадлежу к тем неверным рыцарям, которые хвастаются ласками своих возлюбленных, я не заставляю дам краснеть, - с печальной улыбкой заявил Паоло. - Предоставим это времени, судьбе и огненному пламени страсти, которое может зажечь ответный огонь даже в мраморной статуе.
Цезарь ничего не ответил, но схватил поданное ему перо и неуклюжими буквами подписал договор.
- А теперь давайте пировать! - весело воскликнул он. - Мигуэлото, а где Астор Манфреди, которого я в свой последний приезд сюда назначил своим кравчим?
- Я сейчас найду его, - ответил Мигуэлото. - Он редко выходит из своей комнаты, синьор.
- Скатите солдатам бочку моего лучшего сицилийского вина. Отправьте в Рим курьера, который возвестил бы о заключении этого прекрасного мира, и о нашем предстоящем прибытии, и пошлите также к Вителли, в Болонью, а главным образом, к моему дорогому другу Джованни Франджипани в Фермо!
- Разве вы ничего не слышали, синьор, о том, что случилось с этим престарелым благородным дворянином? - боязливо промолвил Бембо. - Мы слыхали об этом во время пути из Феррары.
- Он, верно, также мирно, как и жил, отправился, наконец, к праотцам? спросил Макиавелли.
- Нет, он позорно и изменнически убит своим племянником, которого он с детства воспитывал и держал как родного сына! - сказал иоаннит. - Во время последнего перемирия он под предлогом навестить дядю приехал в Фермо, и убил старика среди праздничного пиршества, которое тот устроил в честь его приезда!
- Оливеротто - твой друг и союзник, Орсини, и близкий родственник Вителли, - серьезно заметил Цезарь.
- Пусть он постарается сделать как можно больше добра народу, в противном случае ему не придется долго править в Фермо, - задумчиво проговорил Макиавелли.
В это время появился Мигуэлото. За ним несколько человек несли пурпурный, украшенный золотом, балдахин, под которым подеста обыкновенно отправлял правосудие, и поставили его над Цезарем. Мигуэлото ввел, или вернее - втащил за собой жалкую фигуру, несчастный вид которой привлек внимание Бембо. Это был юноша не старше восемнадцати лет. Его лицо было когда-то положительно прекрасным, теперь же его опущенные глаза выражали полнейшее безумие. Его, очевидно, наскоро вымыли и одели, и роскошное платье висело на нем, как мешок. Тем не менее, когда-то оно было ему впору, и великолепно сидело на его прекрасной фигуре. Год назад, в расцвете сил он защищал наследие своих отцов - Фаэнцу - против Цезаря Борджиа.