Со рвотной массой из желудка удалялись остатки мышьяка, которые вполне могли быть обнаружены при посмертном вскрытии. А во-вторых, рвотный камень, воздействуя на ослабленный организм, приводит к притуплению, а затем и исчезновению нормального рвотного рефлекса, — естественной защитной функции желудка, лишившись которой организм становится как никогда уязвим.
Бонапарту прописали прием рвотного двумя дозами в день с промежутком в двенадцать часов, и результаты не заставили себя ждать. Все шло в точности, как рассчитывал Жиль. Император выказывал ему такое же доверие, как и прежде, и, видимо, был уже внутренне готов к тому, что заключительная часть его жизненного пути будет погружена во мрак. Но самое главное — он все чаще стал говорить о завещании. В этом Жиль усмотрел знак, что настало время ускорить процесс. Успех находился на расстоянии вытянутой руки, и теперь его беспокоило лишь одно, — опасение, что кто-то может ему помешать.
Кто из окружения императора мог о чем-нибудь догадаться, когда все столь тщательно продумано? Маршан? Бертран? Монтолон? Монтолона, который дольше других находился у ложа Наполеона следовало опасаться в первую очередь. У Жиля не выходил из головы случай, когда граф чуть было не увидел, как он подмешивал мышьяк в бочку с вином. Или все же увидел?..
Император, часто жаловавшийся на жгучую жажду, пристрастился к оршаду — напитку, который готовили из сладкого миндаля и флердоранжевой воды для придания апельсинового вкуса. Жиль вознамерился приготовить оршад по всем правилам, то есть с добавлением горького миндаля, но в пропорции, соответствовавшей скорее рецепту маркизы де Бринвилье. Однако на острове Святой Елены достать горький миндаль представлялось делом весьма сложным. Тогда Жиль вспомнил, что его можно заменить косточками персика. Их ядра в составе оршада производили эффект, подобный маслу горького миндаля.
В тот день, когда он отправился в сад за персиками, к нему неожиданно подошел граф де Монтолон.
— Вы так увлечены сбором фруктов, Жиль…
Жиль обернулся.
— Персики нужны для приготовления оршада, мсье. Вместо горького миндаля.
— Вместо горького миндаля? Любопытно.
— В Джеймстауне горького миндаля не купишь, а косточка персика вполне может его заменить.
— Понятно. Но отчего же вы ничего не сказали раньше? Я сегодня же обращусь к губернатору, чтобы нас обеспечили горьким миндалем.
— Благодарю вас, мсье.
— Не стоит благодарности. Хотя я нахожусь здесь с единственной целью — служить императору, но принимая во внимание вашу близость к нему, буду стараться по возможности удовлетворять и ваши просьбы, вы понимаете меня?
— Отлично, мсье.
— Да будет вам известно, ваша беззаветная преданность его величеству, ваше беспокойство о его здоровье очень трогают меня. Вы можете быть уверены, что никто, кроме меня, не способен в должной мере оценить ваши усилия.
— Вы делаете мне честь. Однако прошу простить, меня ожидает его величество.
— Полно, Жиль. В дальнейшем дела, подобные сбору урожая, поручайте попечению прислуги.
Жиль, коротко кивнул, повернулся и быстрым шагом направился к дому. Он был взволнован.
Оказывается, Монтолон не только осведомлен о делах Жиля, но и хочет, чтобы тот об этом знал. «По-видимому, в этом театре ужасов на краю света я невольно стал исполнителем роли, уготованной Монтолону», — мелькнуло в голове у Жиля.
С наступлением ночи к нему вернулось присутствие духа. Не позволяя страхам взять верх над разумом, он заново взвесил все обстоятельства. Если его не схватили за руку раньше, почему это должно случиться теперь, когда остается нанести лишь один — последний и решительный — удар? К тому же не следует сбрасывать со счетов то обстоятельство, что Бонапарт недавно составил завещание и граф, судя по некоторым признакам, включен в число облагодетельствованных. Окончательный ответ на этот вопрос содержался в трех объемистых пакетах, обвитых лентами и запечатанных сургучными печатями с оттиском герба императора. Жиль видел их собственными глазами, но вот теперь они исчезли из поля его зрения.
Спустя несколько дней губернатор прислал в Лонгвуд-хаус коробку горького миндаля.
А буквально на следующий день до ушей Жиля дошла тревожная информация из совершенно неожиданного источника — от генерала Бертрана, самого верного и самого несчастного из находившихся на острове соратников императора.