— Бен-жа-мен! — растягивая гласные, почти пропела ему вслед мадам Бастид, вставая. Парнишка замер. — Ан-ту-ан! Шарль! Или может… Филипп?.. Поль? Мишель? Себастьен? Мне почему-то кажется, что ты никогда не получишь имя. — Мадам Бастид остановилась в дверях. — А человек без имени — это человек без души, смутная тень в царстве живых, — цедила она сквозь зубы. — Тебе известно, что египтяне считали имя самым верным спутником человека, и если тень оставляла своего хозяина первой, имя покидало его в самую последнюю очередь? Тебе не кажется, что они были правы?
— Не знаю, мадам, — продолжая стоять к ней спиной, еле слышно ответил мальчик.
— Не знаешь? А то, что помощник конюха должен входить в дом не с парадного, а с черного хода, этого ты тоже не знаешь?
— Это я знаю, мадам.
— В таком случае — убирайся вон, чтоб глаза мои тебя больше не видели!
Паренек, с трудом удерживая тяжелое седло, не поворачивая головы, направился в боковой коридор. Дойдя до двери, на мгновение замер, словно набираясь сил, затем решительно переступил порог.
На кухне пахло чем-то сладким. На звук отворившейся двери обернулась Камилла — как всегда подтянутая и энергичная. Она еще не переоделась, но была уже аккуратно причесана. Ее сестра, кухарка Аннетта, в переднике и неизменном чепце, с руками по локоть в муке, на деревянной лопате извлекала из печи румяные пышки. Рядом одна из помощниц замешивала тесто, а другая усердно толкла что-то в бронзовой ступке. Встретившись пустым взглядом с глазами Аннетты и Камиллы, мальчик проследовал на каретный двор. Пристегнутые к седлу стремена, мерно покачиваясь, били его по ноге.
Спустя пару минут следом за ним отправилась Аннетта. Она толкнула створку ворот конюшни и, как и следовало ожидать, увидела мальчишку у гнедого коня. Стоя на невысокой стремянке, он промывал животному раны на холке.
— Я ходил к шорнику подогнать седло, — сказал он.
— Не подходи ты к нему так близко. У него дурной норов.
— Не дурной. Он просто боязливый.
— Да чего ж ему бояться-то, сынок?
— Он людей боится.
— Как думаешь, ему очень больно? — участливо спросила Аннетта.
— Ничего, вылечим, — мальчик окунул тряпку в воду, но когда вынимал ее, вдруг резко вскочил и схватился за запястье, как делают, когда считают удары пульса.
Его лицо побелело. Аннета, с опаской косясь на коня, подобрала тряпку, ополоснула, отжала и, передав мальчику, тут же отступила.
— Тебе все еще мерещится это? — спросила женщина.
Мальчик кивнул и снова принялся обрабатывать рану. Конь сопел и тряс головой.
— И во сне кошмары мучают?
Мальчик снова кивнул.
— Мне стыдно, — проронил он.
— Стыдно? — переспросила Аннетта. — Да ты должен гордиться, малыш! От укуса такой змеи и взрослый-то вряд ли бы спасся. Это просто чудо. Ты был еще такой маленький… — Она немного помолчала. — Скажи, почему ты не хочешь, чтобы мы называли тебя как прежде, когда ты был совсем крохой и спал в одной комнате со мной и сестрой?
Гнедой повернул морду и обнюхал мальчика, который, стоя на стремянке, прикладывал влажную тряпку к его хребту. Свободной рукой мальчик приобнял коня за шею.
— Какими бы именами меня ни называли, все они ненастоящие, Аннетта. — У меня нет имени, но у меня есть или были родители. Родители есть у всех. И я должен найти их и спросить, как они меня назвали. — Произнеся это, он с такой силой промокнул рану, что у гнедого по крупу потекли струйки воды, смешанной с кровью. — А покамест я не желаю, чтобы кто бы то ни было как-то меня называл.
— Даже мы? Ведь мы придумали для тебя столько разных имен… — Аннетта перекрестилась.
Мальчик, по-прежнему не оборачиваясь, процедил сквозь зубы:
— Можете подзывать меня свистом, дать мне кличку, как животному, понукать подзатыльниками, только не называйте меня именем, которое мне не принадлежит…
Когда Аннетта шла через двор на кухню, руки у нее дрожали. В такие минуты ей часто вспоминался ее собственный сын, зачатый от законного мужа, казненного в зловещую пору Террора, единственное кровное дитя, которое умерло, так и не успев родиться. Аннетта на мгновение обернулась и с поникшей головой, словно боясь оступиться, перешагнула порог кухни.
Только одно занятие в мире доставляло мальчику подлинное удовольствие — ездить на рынок со старым полуслепым кучером. Случалось это почти всегда на заре. Пьер приходил на конюшню и будил его, поглаживая усы. Мальчику не нужно было ничего говорить, он проворно вскакивал и, потирая заспанные глаза, запрягал в повозку гнедого, покуда конюх что-то бурчал себе под нос.